Договорились. Часть 2 - Ирина Воробей

— Мы же эксперимент проводим. Я пытаюсь быть бедным в дорогом месте. Чтобы прочувствовать это на максималках.

— Чтоо? — Карина расхохоталась сардонически, даже ладонью стукнула об стол. — Думаешь, прикинувшись бедняком в пафосном ночном клубе и заказывая стейк из лосося, ты это прочувствуешь, на самом деле? Как ты далек от этого мира.

Остальные смотрели уже с напряжением, теперь тоже видели в ней чокнутую. Зайкин терял задор. Карина втаптывала его словами.

— Настоящий бедняк свою нищету напоказ никогда не выставляет. Наоборот, пытается быть нормальным, как все. И лучше потратит последние гроши на то, чтоб соответствовать месту, в котором находится, чем будет во всеуслышанье требовать бесплатную воду. Нихера ты не прочувствуешь тут на максималках, — девушка крепче сжала кулак. — На максималках это, когда у тебя тупо нет недырявых носков и трусов. И лифчик ты носишь один четыре года, хорошо, что без косточек. Косметику тебе отдает подруга после себя за домашку. Не куришь ты только потому, что сигареты слишком дорогие, а на карманные расходы родители тебе вообще не выделяют. И чтобы сестре было в чем выступать на концерте, ты подтираешь мочу за старой соседкой. И даже за гребаный кулич вы с сестрой воюете, как заклятые враги, потому что вкусного в вашей жизни мало. Стейк из лосося он заказал!

Карина развела руками и вскинула лицо к небу. Выплеснулось. Внутреннее цунами не поддавалось контролю, а толщь накопленных обид вытесняла слова наружу против воли. Разговор с матерью так и не переварился, вызвал интоксикацию.

— Нищий, даже разбогатев, не будет покупать себе стейк, потому что внутренне считает себя его недостойным. Сраного, блядь, лосося!

Тут же нахлынул жаркий стыд. Пять пар глаз смотрели внимательно и слушали, даже если она уже заткнулась. До них доходили ее слова, заглушаемые громкой музыкой. А Карину потихоньку отпускало. Лазерные лучи пронизали воздух ритмично и тонко — так же пульсировала боль внутри, всю душу исполосовала. Теперь она стыдилась своего выплеска. Не стоило им это рассказывать. Поводов для презрения и без того находилось достаточно.

— Прости, Кариш, — Зайкин положил ладонь ей на плечо. — Дурацкая была идея.

Она отвернулась, но руку не скидывала. Даже злоба не убивала приятность, которую он дарил своим прикосновением.

— Но… Полина, например, не такая. Не считает себя недостойной, — он улыбнулся воспоминанию. — Я бы даже сказал, она уверена, что достойна, и гораздо большего. И не стесняется это брать. Вы ведь выросли в одинаковых условиях. Может быть, дело не в бедности?

Карие глаза посмотрели в синие и чуть прищурились, потому что боялись разоблачения. Это Зайкина не остановило. Остальные плохо понимали, о какой Полине идет речь, кроме Настены, но по сути догадывались и прильнули к столу, чтобы слышать лучше, или Карине померещилось. Она, наоборот, отпрянула, опустив взгляд на салфетку.

— Мне кажется, тебе кто-то когда-то внушил, что именно ты ничего не достойна, и ты до сих пор в это веришь, — он снова выуживал ее внимание, но его слова кольнули в самую трещину души, к которой Карина всю жизнь боялась притрагиваться. Раскол просто всегда в ней был, и она привыкла с ним жить. Зайкин взял ее за руку осторожно. — Кариш, это не так. Ты достойна. И любви, и хорошего отношения, и сраного стейка.

Девушка отдернула руку и опасливо оглядела лица остальных. Считала жалость в каждом и что-то еще. Стыд загорелся бурым пламенем на коже. Стало нестерпимо душно.

— Как-то ты слишком глубоко копаешь, — выдавила она через силу.

Душевное цунами не закончилось. То была только первая волна. В ней еще много чего сидело. И оно подтягивалось следом. Карина чувствовала пять внимательных взглядов, и они ее не смущали. Она казалась себе свободной в выражении мыслей, потому повернулась к Зайкину и проговорила:

— Я ведь спросила у мамы про сестру… Или не сестру, и не у мамы, — она пока никак это еще не оценивала и ни к чему не привыкала, потому усмехнулась безрадостно. — Оказывается, я внучка своих родителей, а мать родила меня подростком, замутила с богатым подонком и залетела. Его семья откупилась от моей трешкой в центре. Настоящий отец разбился. Мать умерла при родах. И вот она я… Попробовала впервые покрасить губы в двенадцать лет и сразу стала шлюхой, как она. Я им, оказывается, пожизненный упрек в том, что они хреновые родители…

Карина удивлялась тому, что не плакала. Даже глаза не слезились. Цунами айсбергом застыло на полпути, на всю грудную клетку. Все слушали внимательно и держали челюсти силой воли, не раскрывая. Ошеломление замерзло на всех пяти лицах. Зайкин оттаял первым и нахмурился. Теплые длинные руки обхватили Карину за плечи.

— Ебать Санта-Барбара, — протянул Гога, второй отошедший от шока, и покрутил пальцами у запястья с татуировкой, будто только что снял наручники.

Игнатьева лягнула его локтем в бок, с извинением глядя на Карину. Карина подняла тяжелый взгляд и почувствовала, что хочет и может облегчить душу, что ее слушают и внимают, что не высмеют.

— Я сама до сих пор ничего не понимаю. Только то, что в этом нет моей вины. Меня, получается, всю жизнь гнобили за грехи матери, о существовании которой я даже не подозревала.

— Гнобили? — нахмурилась Настена и прильнула ближе к столу. — А что… они делали?

Отвечать подробно на этот вопрос Карине не хотелось, стало не по себе. Зайкин кожей чувствовал ее неловкость и крепче обнял. Мягкие губы коснулись лба.

— Да так… — девушка опустила голову и закуталась в кофту глубже. — Все запрещали, доходчиво объясняли, какая я плохая, наказывали ремнем за всякую мелочь.

Железы все-таки выработали слезы. Сопли заполнили нос. Она зашмыгала.

— Я думала, что заслуживаю…

Зайкин вовремя уткнул ее в себя, поглотил своим телом ее рыдания и сильно прижал к груди, при этом нежно. Не до боли, но так, чтобы она не могла двинуться и чувствовала себя полностью защищенной. И она чувствовала. А еще отчетливо понимала, что и защищаться ей здесь не от кого.

— Конечно, не заслуживаешь! — возмутилась Игнатьева и откинулась на спинку дивана со скрещенными руками. — Даже если ты реально со всеми трахаешься, это твое дело, а не их…

— Рит, — приструнила ее Настена.

Рыдания в Карине усилились, она схватилась за пиджак Зайкина сзади всеми пальцами, пыталась втянуть его в себя на полную, но упругая грудь не позволяла пробиться внутрь. Он целовал ее в голову и ничего не говорил.

— Блин, извини, Кар, ляпнула херню какую-то, — было странно слышать от Игнатьевой такие слова, и еще больше ощущать извинение в