Копье милосердия - Виталий Гладкий

Глава 14. Манускрипт

Трифон Коробейников не находил себе места от неопределенности, в которой очутился. Из Палестины по-прежнему не было никаких вестей. Они с Греком уже и свои товары продали, и договорились с армянскими купцами о закупке турских шелков и персидских ковров по сходной цене, когда придется собираться в обратный путь, а от истанбульского грека Маврокордато так и не пришло ни единой весточки.

Купец нутром чуял, что с фанариотом что-то случилось, но как проведать его судьбу? Трифон мог, конечно, поспрашивать соплеменников Маврокордато, да боялся. Ведь тогда ему поневоле придется раскрыть свои карты — рассказать, о чем он сговаривался с греком. А это равносильно смертному приговору — купец не забыл, какими карами грозил ему царь, ежели он кому проболтается про Копье.

А тут еще и печаль свила черное гнездо внутри. Третьего дня, шатаясь от нечего делать по Истанбулу, они с Греком набрели на великолепную церковь с некогда золоченым куполом. Войдя внутрь, купцы увидели, что от ее былого величия и благолепия остались лишь изрядно поблекшие изображения святых на стенах и под куполом, а также главный алтарь. Церковь имела много просторных часовен, превращенных в помещения для зверей. Там размещалось множество разных зверей — львы, барсы, морские коты, рыси и прочие. Как потом выяснили купцы, это была церковь святого Иоанна Евангелиста, и теперь она называлась арслан-хане — зверинец.

«Господи боже всемогущий! — мысленно возопил Трифон Коробейников, когда купцы, возмущенные святотатством османов, поторопились покинуть оскверненную церковь. — Оглянись и узри, посети сады сии и исцели, ибо это невеста твоя и мать наша, которую увенчал ты своей драгоценной кровью святой, украсил славою и домом молитвы назвал! Лучше бы мне пропасть либо умереть, чем видеть своими глазами такое горестное, скорбное бедствие. Горе нам, христианам, горе! Почему она ныне презрена и опорочена неверными и почему Ты молчишь и терпишь?!».

В тот же день они наткнулись еще и на зрелище, которое хоть немного потешило их души, морально израненные басурманами. По улицам Истанбула шествовала многочисленная процессия, впереди которой несли две зеленые мусульманские хоругви с конскими хвостами. По обе стороны знамен шли по пятьдесят янычар с саблями наголо, и за ними — музыканты с трубами и бубнами. А за хоругвями ехал на коне… рыжий шпион! Он был одет в красный кафтан, а его одра (лошадь была старой и подслеповатой) вели — скорее, тащили под узды два янычара. В правой руке рыжий держал две стрелы оперением вверх, и со стороны казалось, что они раскалены, потому что физиономию шпиона перекосило то ли от боли, то ли от страха перед грядущим, а зубы выбивали дробь.

Из разговоров зевак, подслушанных купцами, они узнали, что это действо — обращение гяура в «истинную» веру. И что сейчас его ведут к мясным лавками, где в специальном помещении проведут процесс обрезания. Наверное, рыжий шпион потому и дрожал, как осиновый лист, что ему предстояла столь болезненная и малоприятная операция.

Поделом этому псу! — мстительно решили купцы. Ибо нет на свете больше греха, нежели отказ от своей веры. Они были уверены, что теперь уж точно шпион османов будет гореть в геенне огненной.

Самым большим своим везением и самым сильным огорчением купцы считали посещение храма Святой Софии. Для этого при посредничестве армянского вардапета*, с которым купцов познакомил патриарх Иеремия, им пришлось дать взятку шейхам*, и они провели купцов внутрь. Увидев великолепие храма, московиты восхитились, потому что никогда прежде им не доводилось видеть подобного величественного сооружения. Свод храма поддерживали многочисленные колонны из разного мрамора; одни были красные, другие — белые, как снег, некоторые светло-синие, а также — зеленые, черные, багряные или пестрые. Многие колонны украшала сложная резьба, а углубления были залиты золотом и ляпис-лазурью.

В храме также находилась большая колонна, из которой постоянно сочилась вода. Ее облицовали на высоту человеческого роста бронзой. Несколько позже вардапет рассказал, что внутри колонны находятся мощи святого Григора Лусаворича* и Григория Богослова. А шейхи объяснили, что люди, посещающие храм, снимают с колонны капли и увлажняют ими свои лица, поэтому от множества рук колонна потерлась, уменьшившись в диаметре на два-три пальца, и пришлось поставить бронзу для ее сохранения.

Затем купцы поднялись на самый верх. В западной стороне находились два мраморных камня, излучавших свет, которые на турском языке назывались «янарташ». Они увидели там изображения страстей Христовых, а также образа Девы Марии, святых апостолов, пророков, патриархов и других святых, которые сильно повредили басурмане. Пройдя далее, купцы увидели стену и в ней дверь из белого мрамора, поверх которой были изваяны Христос и двенадцать апостолов; их также соскоблили и повредили. Далее Трифон и Юрий Грек по пятидесяти ступеням поднялись под самый потолок. Там строители храма прорезали с четырех сторон окна, из которых Истанбул был виден, как на ладони. Но купцам это потрясающее зрелище не принесло никакой радости. Они горевали о судьбе знаменитого храма, этой древней христианской святыни, испоганенной мусульманами…

Трифон Коробейников в полном унынии курил кальян и предавался горестным размышлениям. Все выходило на то, что придется им вернуться в Москву не солоно хлебавши — с пустыми руками, без Копья. Какие кары может обрушить на их головы Великий князь Московский, оставалось только гадать. Как, каким образом уберечься от почти неминуемой расправы?! Купец содрогнулся, на миг представив пыточный подвал Кремля. Хорошо, если просто голову отрубят…

Стук в дверь прервал его невеселые думы, и Трифон, облегченно вздохнув, перекрестился — негоже вводить себя в грех печали и хандры.

— Кто там? — спросил он, поднимаясь с постели.

В Царьграде грамотному и начитанному купцу нравилось наедине с самим собой изображать древнего римского патриция, который пировал в лежачем положении. Тем более что состояние души оказалось вполне подходящим для созерцательности, переходящей в лень.

— Это я, Ишук Бастанов.

— Чего тебе надобно? — вяло поинтересовался Трифон.

Ишук Бастанов, бывший опричник, возглавлял отряд стрельцов, охранявших посольство. Чтобы не сильно бросаться в глаза басурманов форменной одеждой, стрельцов на кордоне переодели в обычные кафтаны, но все они были вооружены огненным боем и представляли собой сплоченную ватагу, готовую, если понадобится, головы сложить, но уберечь купцов от любой напасти. Таков был наказ государя, переданный командиру стрельцов самим Богданом Бельским.