Обряд на крови - Джим Батчер

– А Мавра? – спросил я.

Он покачал головой:

– Весь этот конец коридора – просто мечта черного рынка органов для пересадки. Эта тварь стояла прямо на пути основной части осколков. Для ее идентификации теперь потребуется медицинская карта от дантиста… и услуги профессионала по сборке паззлов.

Кинкейд не видел, как за его спиной из дыма возникла Мавра – чудовищно изорванная, искореженная, обгоревшая и злая, как все силы ада. У нее недоставало нижней челюсти, половины руки, изрядной части торса; одна из ее ног держалась на клочке плоти… ну, белье тоже помогало удерживать ее на месте. При всем этом двигалась она не медленнее обычного, и глаза ее горели мертвым огнем.

Кинкейд увидел выражение моего лица и бросился ничком на пол.

Я выхватил из-под куртки свой шутовской пистолет и разрядил его в Мавру.

Разрази меня гром, если эта штука не подействовала как самое лучшее заклятие. Блин, лучше почти любого заклятия, а уж я-то в этом разбираюсь! Очередь вышла – не хуже чем у маленьких Кинкейдовых автоматов, и шарики били в Мавру со зловещим шипением. Там, где они лопались на ее теле, вспыхивало серебристое пламя. Оно пожирало ее, и все это происходило быстро, почти мгновенно – словно какой-то гурман быстро-быстро ковырял ее ложкой, как арбуз.

Мавра испустила полный боли и потрясения вопль.

Святая вода с чесноком проделали в ней дырку размером с трехлитровую бутылку «колы». Я даже видел сквозь эту дырку дым и пламя за ее спиной. Она пошатнулась и упала на колени.

Мёрфи выхватила из ножен мачете и бросила плашмя по полу.

Кинкейд перехватил его, уже поворачиваясь к Мавре, и одним ударом снес ей голову у основания шеи. Голова полетела в сторону. Тело просто рухнуло, где стояло. Оно не трепыхалось, не билось в конвульсиях, не кричало и не истекало кровью, из него не взметнулся вихрь волшебного ветра или внезапного облака пыли. Останки Мавры просто повалились на землю. Здорово побитый временем кадавр, ничего больше.

Я перевел взгляд с Мавриного трупа на пистолет у меня в руке. Это впечатляло.

– Кинкейд? Могу я оставить эту штуку себе?

– Легко, – отозвался он. – Просто припишу ее стоимость к счету. – Он медленно поднялся, глядя на царивший вокруг хаос. Потом покачал головой и побрел к нам. – Даже увидев собственными глазами, трудно поверить.

– Во что? – не понял я.

– В щит ваш. И еще в этот ваш номер с ветром и огнем – тем более с такой-то рукой. – Он покосился на меня, и во взгляде мелькнуло что-то, похожее на опаску. – Никогда еще не видел, что может сделать чародей в полную силу.

Какого черта… Я решил, что не помешает, если наемник будет меня хоть немного побаиваться. Я остановился и оперся о посох. Руны все еще светились багровым, хотя быстро тускнели. От посоха поднимались маленькие струйки дыма. Да, так тяжко ему еще не приходилось, но упоминать об этом в сложившейся ситуации было не обязательно.

Я смотрел на Кинкейда в упор до тех пор, пока не сделалось очевидным, что он не хочет встречаться со мной взглядом. А потом негромко, мягко, можно сказать, произнес:

– И не видели еще.

И вышел, оставив его смотреть мне вслед. Я ни на мгновение не тешил себя мыслью, что страх заставит его отказаться от мысли убить меня, если я не заплачу. Но все же он, может, и отнесется к этому ответственнее, взвешеннее. Тут ведь даже мелочь не помешает.

Прежде чем мы вышли из подвала, я снял куртку и накинул Мёрфи на плечи. Она оказалась даже слишком велика: не просто закрыла ей ноги, но еще и по земле волочилась. Мёрф благодарно посмотрела на меня – как раз тут в дверях появился Эбинизер. Старик бросил взгляд на детей, на мою руку и присвистнул.

– Ты идти-то сможешь? – спросил он.

– До машины дойду как-нибудь. Надо увозить отсюда детей и самим убираться к чертовой матери.

– Отлично, – кивнул он. – Куда?

– Детей отвезем к отцу Фортхиллу, в церковь Святой Марии Всех Ангелов, – сообразил я. – Он придумает, чем и как им помочь.

Эбинизер кивнул:

– Я о нем слышал. Хороший человек.

Мы вышли и принялись размещать детей в кузове старого Эбинизерова «форда». Он поднял их по одному в кузов, уложил на толстое ватное одеяло и накрыл другим таким же.

Из дома вышел Кинкейд с большим пластиковым мешком для мусора; дым из двери валил все сильнее. Мешок был полон наполовину. Кинкейд закинул его на плечо и повернулся ко мне:

– Позаботился о деталях. С моей точки зрения, контракт выполнен. Вы довольны?

– Угу, – кивнул я. – Приятно было с вами поработать. Спасибо.

Кинкейд покачал головой:

– Деньги – вот лучшая благодарность.

– Э… да, – сказал я. – Конечно. Кстати об этом. Сегодня суббота, и мне нужно в банке переговорить…

Он шагнул ко мне и протянул белую визитную карточку. На ней был вытиснен золотыми буквами номер, а под ним, уже чернилами, – цифра, по сравнению с которой все мои банковские сбережения казались просто мизерными. И ничего больше.

– Мой счет в швейцарском банке, – пояснил он. – Я не спешу. Перечислите это на него ко вторнику, и мы в расчете.

Он забрался в свой фургон и уехал.

Вторник.

Блин!

Эбинизер проводил взглядом отъезжающий белый фургон, потом помог Мёрфи усадить меня в кабину. Я сидел между ним и Мёрфи, сдвинув ноги направо от рычага переключения передач. Мёрфи держала в руках аптечку первой помощи и, пока мы ехали, осторожно обработала и перевязала мою обожженную руку. Эбинизер вел машину медленно, осторожно. Первые полицейские сирены мы услышали, уже отъехав квартала на два.

– Детей – в церковь, – сказал он. – Потом куда?

– Ко мне домой, – ответил я. – Надо подготовиться ко второму раунду.

– Второму раунду? – переспросил Эбинизер.

– Угу. Если я ничего не сделаю, ритуальное энтропийное проклятие ударит по мне в полночь.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? Я посмотрел на него:

– Надо поговорить.

Он хмуро уставился вперед.

– Хосс. Ты слишком активно во все ввязываешься. Слишком много работаешь. Слишком много, черт подери, на себя берешь.

– Во всем этом, однако, есть и положительная сторона, – заметил я.

– Да?

– Хи-хи. Если я схлопочу его сегодня вечером, мне не придется ломать голову над тем, как расплатиться с Кинкейдом, пока он меня не прихлопнул.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Эбинизер вел машину, а я проваливался в какое-то муторное забытье. Да нет, вру, конечно. Забытье было вполне даже приятным, и я не возражал. Рот мой отказывался работать, и та немногая часть моего сознания, которая могла еще как-то соображать, понимала, что это убаюкивающее покачивание на грани обморока куда лучше пронзительной боли. Где-то на заднем плане переговаривались Эбинизер и Мёрфи, и мы, должно быть, выгрузили все-таки детей у отца Фортхилла, потому что, когда я наконец выбрался из пикапа, их в кузове уже не было.