Земля-кормилица Рассказы Очерки - Пятрас Цвирка

одной рубахе, стоя на коленях возле большого чурбана, Микутис рубил хворост. Отложив топор и вытерев рукавом потный лоб, он взял бумагу.

— Кто принес?

— Адомукас, — ответил меньшой.

Худенькая, исколотая хворостом рука Микутиса дрожала. Медленно, словно прожевывая горячие клецки, прочел он бумагу. Это была повестка об уплате собачьего налога.

Около трех месяцев подряд платил Микутис немцам «собачьи деньги». Потом, когда повестки из волости посыпались одна за другой и уже не стало возможности затыкать глотки немецким жандармам, пришлось выбирать что-нибудь одно — либо отказаться от собаки, либо постоянно прятать ее. Завидев проезжавшего по дороге солдата, Микутис каждый раз запирал Мурзу в амбар.

Под навес зашла мать и озабоченно поглядела на сына, державшего в руках бумагу.

— Про что это?

— Про собак, — ответил он, снова берясь за топор.

— Ой, накличешь ты на нас гнев германца с этой собакой своей. И хоть бы пес был хороший, — а то только блох разводит. Что ему сторожить, когда у нас даже мышь в закромах зерна не сыщет… У кого ни посмотри, — все своих собак давно перевешали. Вот возьму я да и накину ей петлю на шею…

— Это ты, маменька, только так говоришь…

— И накину! Тоже мне мужик — собаки прикончить не может! Мурза, поди сюда!

Микутис слышал из-под своего навеса, как мать, уведя собаку, стучала у порога избы миской, видно, кормила пса «перед смертью». А минуту спустя, позабыв про свои угрозы, мать уже науськивала Мурзюкаса на овец, забравшихся в яровые. Собачий лай весело гулял по полю.

Микутис знал, что рано или поздно Мурзу придется прикончить. Так или иначе — не избежать Микутису обязанности живодера. Ведь когда нужно было отрубить голову ненесущейся или больной курице, Микутис отрубал, нужно было овцу резать — Микутис резал. Когда, моя стекла, мать загнала в ладонь занозу, Микутис прорезал кожу отцовской бритвой и выбрал занозу. Никто другой за эти дела не брался: у матери все «сердце болело», спокойно смотреть на кровь она не могла. А братья, бывало, увидав танцующую без головы курицу, прятались за угол, голося. Ко всему Микутис должен был привыкнуть и, скрепя сердце, делал все подобное. Но пса ему было жалко. Он вырос вместе с Мурзой, и они всегда были добрыми друзьями. Мальчик хорошо помнил день, когда отец принес в дом щенка. Тогда они еще не вышли на хутора и жили в селе, где была каменная ограда и придорожный крест. Микутис в тот год тяжело болел. Про свою болезнь он помнил только, как все время плакал и не хотел пить лекарства. Отец обещал, если Микутис примет лекарство, принести ему щенка. Однажды, вернувшись из села, отец вытащил из своей шапки, которую все время прижимал к груди, что-то белое и положил на пол, недалеко от микутисовой постели. Белый шарик покатился к стене. Вот это и был Мурза.

Теперь Микутису казалось, что случилось это очень давно, что не только собака, но и сам он прожил сто лет. Прежде мальчик думал, что они с Мурзой никогда не расстанутся, что они будут жить вечно, как дедушка, как река или липа, стоявшая далеко на краю поля. Но пришли немцы, и неожиданно стали исчезать люди, животные, любимые вещи. Дед умер, липу, мимо которой детвора бегала купаться, срубили. Даже самые большие валуны у реки, на которых пастушки пекли на солнце глиняные «булочки», кто-то расколол и увез. Исчез отец.

Работая под навесом, Микутис о многом пораздумал, и ему было уже не так жалко собаку.

К вечеру, разыскав веревку, мальчик свистнул Мурзюкаса. Меньшие братья слышали разговор Микутиса с матерью и видели, как он ищет веревку. Они все поняли. Выбежав из избы, они остановились и молча наблюдали за последним путешествием Мурзы. Собака то бежала следом за Микутисом, то ныряла в клевер, то снова ковыляла, поминутно останавливаясь, чтобы обнюхать кочки. В одном месте она вспугнула птицу, которая с громкими криками полетела над темнеющими полями. От Микутиса и собаки падали длинные вечерние тени.

Микутис шел большими тяжелыми шагами рабочего человека. Хозяйским глазом осматривал он поля и почти не думал о собаке.

Посеянные им яровые были редкие, мелкие, местами и совсем ничего не взошло. Микутис вспомнил слова матери: «Не будет хлеба от твоей пахоты, не будет…» Куда ни глянешь, везде какая-то пустыня, нигде не видно стада, как бывало в прежние времена. Микутис с собакой прошли мимо Фрица. Ясно был заметен круг, вытоптанный и объеденный лошадью в течение дня. Микутис подумал, что слепуху надо будет перевести на другое место, в клевер. Лошадь стояла в глубоком раздумье, обернувшись к заходящему солнцу, понурив голову, и время от времени, позвякивая цепью, поднимала ногу, чтобы спугнуть муху. Дойдя до высохшего ручейка, вдоль которого буйно росла высокая трава, мальчик остановился. Здесь неглубоко под землей всегда держалась вода и когда-то были выкопаны ямы, в которых замачивали лен. Иногда тут же мыли свиные кишки и топили котят. Микутис огляделся в поисках подходящего камня и вдруг хватился собаки. А она сидела на берегу ручейка, у ржаного поля. Как только хозяин окликнул ее, собака вскочила и снова уселась. Микутис позвал еще раз. Мурза снова присел и стал перебирать лапами.

— Иди сюда, дурак! — крикнул Микутис.

Собака выла, виляла хвостом, несколько раз порывалась подбежать к хозяину и опять возвращалась на прежнее место. Может быть, животное почуяло беду?.. Может быть, камень, который Микутис обвязывал веревкой, выдал убийцу? Мальчик выпустил из рук камень, присел и вдруг вспомнил, что года три тому назад пастушки, поймав Мурзу, бросили его в эту самую яму. Собака нырнула, а когда выплыла и попыталась выкарабкаться на берег, обступившая яму детвора стала безжалостно толкать ее в воду. Собака умоляюще визжала, но это не помогло. Только когда она уже хлебнула воды, когда окончательно выбилась из сил и уже не могла цепляться дрожавшими лапами за скользкие края ямы, кто-то ухватил ее за шиворот и выбросил на луг.

С той поры по телу собаки всегда пробегала дрожь, стоило ей только завидеть яму для мочки.

Микутис перестал звать Мурзу.

Мальчик целый день разбрасывал по полю навоз, колол дрова и к вечеру очень устал. Больно ныли спина и руки. Но еще больнее было от угнетавших его тяжелых мыслей.

— Мурзюк! — тихо позвал мальчик. Теперь ему хотелось только погладить собаку.

Потом Микутис растянулся на траве. Он увидел в небе высоко пролетавшего ястреба и почувствовал, как все кругом пусто и уныло. Скот и людей, леса и