Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына - Семен Резник

В книге «Двести лет вместе» Солженицын всего этого не касается. Заключительные страницы первого тома он посвящает думским дебатам по еврейскому законодательству, хотя в военное время они не были приоритетными и ничего нового по сравнению с предшествовавшим периодом в них не было. Крайне правые депутаты, в основном Марков Второй, использовали трибуну Государственной Думы для обычной антисемитской пропаганды. Марков возлагал на евреев вину за все трудности, переживаемые страной, вплоть до… скупки разменной монеты. Кадеты протестовали против такой травли и настаивали на скорейшем предоставлении евреям равноправия. Но, хотя кадеты входили теперь в Прогрессивный блок, то есть в коалицию большинства, закона о равноправии евреев они так и не провели: их партнеры по блоку, да и они сами, не считали этот вопрос приоритетным. Солженицын пространно цитирует обе стороны этих дебатов, почти никак их не комментируя. Он приводит путаные объяснения начальника Департамента полиции по поводу разосланных им на места секретных циркуляров, в которых, с одной стороны, на евреев возводятся чудовищные обвинения, а, с другой, предписывается не допускать погромов и других эксцессов. К этому тоже не дается никаких комментариев — кроме того, что правительство, похоже, планировало к Пасхе 1917 года предоставить-таки равноправие евреям, да вот не успело из-за февральского переворота. Впрочем, Солженицын отмечает, что прямых подтверждений этому нет. Если вспомнить, что именно к Пасхе особенно часто приурочивались еврейские погромы и обвинения в ритуальных убийствах, то эти планы звучат зловеще.

В числе вопросов, дебатировавшихся в Думе, Солженицын останавливается на «переполненности» евреями университетов. Совет министров в 1915 году разрешил принимать сверх процентной нормы детей евреев, состоявших в действующей армии, а министерство просвещения распространило эту поблажку и на тыловиков, работавших на войну: служащих земских и городских учреждений, госпиталей, учреждений по эвакуации, и т. п. Марков с думской трибуны забил тревогу: «„Университеты пусты, [оттого что] русские студенты взяты на войну, а туда [в университеты] шлют массу евреев“. „Спасаясь от воинской повинности“, евреи „в огромном количестве наполнил[и] Петроградский университет и выйд[ут] через посредство его в ряды русской интеллигенции… Это явление… бедственно для русского народа, даже пагубно“, ибо всякий народ — „во власти своей интеллигенции“. Русские „должны охранять свой верхний класс, свою интеллигенцию, свое чиновничество, свое правительство; оно должно быть русским“». (Стр. 506).

Солженицын не то, чтобы солидарен с этими суждениями, но рациональное зерно в них находит: нехорошо получается, если русские из университетов уходят воевать, а евреи на их место — учиться! «Да вот и мой отец — покинул Московский университет не доучась, добровольно пошел воевать. Тогда казалось — жребий влечет единственно так: нечестно не идти на фронт. Кто из тех молодых русских добровольцев, да и кто из оставшихся у кафедр профессоров? — понимал, что не все будущее страны решается на передовых позициях войны». (Стр. 506)

Этот мотив до боли знаком по Второй мировой войне. Кто из представителей старшего поколения не помнит ядовитых шепотков об «Иване в окопе, Абраме в райкоопе», муссировавшихся на всех государственно-партийно-обывательских уровнях, тогда как «мобилизационное напряжение» (как говорят специалисты) у еврейской части населения было более высоким, чем в среднем по стране; когда полмиллиона Абрамов сражалось бок-о-бок с Иванами и двести тысяч из них пало в боях — это помимо миллионов, попавших под каток гитлеровского окончательного решения. Вот в плен, во власовцы, в полицаи, в силу того же окончательного решения, Абрамам путь был заказан. Такого шанса на жизнь у них не было. Так что воевали Иваны и Абрамы вместе, а погибали во многих случаях врозь! По числу героев Советского Союза, кавалеров ордена Славы и вообще награжденных за боевые заслуги евреи опережали большинство других народов Советского Союза, и это при явной тенденции — вычеркивать еврейские фамилии из наградных списков![463] А среди тех, кто «ковал победу», как тогда выражались, в тылу (а отнюдь не «штурмовал Ташкент», по до сих пор не изжитому злобному мифу), евреям бесспорно принадлежала пальма первенства — из-за их в среднем более высокого профессионального и образовательного уровня. Сотни и тысячи евреев в научных лабораториях и конструкторских бюро, на заводах и фабриках разрабатывали, испытывали и в рекордные сроки запускали в производство боевую технику, превзошедшую германскую качественно и количественно, чем в значительной мере и был определен исход Второй мировой войны.

Что же касается Первой, то Александру Исаевичу, столь много о ней написавшему, должно быть известно, что, перед лицом поражений на фронте и распутинщины в тылу, русская молодежь, рвавшаяся, как его отец, «решать будущее страны на передовых позициях», составляла редкое исключение, а не правило. Весьма осведомленный Родзянко, при всей его приверженности к пышной патриотической фразе, свидетельствовал:

«Я не хочу порочить нашу доблестную армию, а тем более доблестнейшее офицерство, которое кровью своею стяжало себе неувядаемую, бессмертную, всемирную славу, но справедливость требует указать, что симптомы разложения армии были заметны и чувствовались уже на второй год войны. Так, например, в период 1915 и 1916 гг. в плену у неприятеля было уже около 2 миллионов солдат, а дезертиров с фронта насчитывалось к тому же времени около полутора миллионов человек. Значит, отсутствовало около 4 миллионов боеспособных людей, и цифры эти красноречиво указывают на известную степень деморализации армии.

По подсчету, сделанному одним из членов Государственной думы, получилось такого рода соотношение: число убитых из состава солдат выразится 15 %, но по отношению к офицерству этот процент выразится цифрой 30 %, а раненых еще больше.

Процентное отношение пленных ко всему солдатскому составу выражается цифрой около 20 %, между тем как по отношению к офицерам этот процентное обозначение выражается 3 %. Дезертиров офицеров не было вовсе…

Пополнения, посылаемые из запасных батальонов,[464] приходили на фронт с утечкой 25 % в среднем, и, к сожалению, было много случаев, когда эшелоны, следующие в поездах, останавливались в виду полного отсутствия состава эшелона, за исключением начальника его, прапорщиков и других офицеров».[465]

(Эти данные были хорошо известны и протопресвитеру Шавельскому, когда он «убеждал» раввина Мазе, что все зло военных неудач идет от трусости и дезертирства евреев!)

Командующий Юго-западным фронтом Брусилов

Родзянко продолжает: «Кроме этого, я должен с большим огорчением констатировать, что далеко не всегда распоряжения высшего командного состава были на высоте своего положения. Так, например, было с блестяще подготовленной, блестяще начатой и имевшей в начале успех операцией прорыва на Стоходе. Когда, под командованием генерала Брусилова, совершен был глубокий прорыв, и наши войска в начале имели крупный успех, этой операцией не было достигнуто поставленных целей и, главным образом, потому, что распоряжения командного состава не всегда обеспечивали успешные действия доблестных наших частей.

Я был на месте этих боев и знаю, что в силу недостаточной артиллерийской подготовки и не выполненных своевременно других условий — я говорю это со слов специалистов и участников боев, — например, гвардейский корпус, пополненный блестяще за время своего отдыха в тылу, потерял до 60 % своего состава вследствие неумелого командования, полного отсутствия воздушной разведки (на весь гвардейский корпус было, кажется, только четыре аэроплана) и других причин… Кампания могла и должна была быть окончена тогда же полной победой, именно тогда, в этот период начавшегося наилучшего снабжения армии людскими пополнениями и предметами боевого снабжения: почетный и славный мир мог быть куплен ценой этих жертв и этого последнего напряжения народной энергии, а между тем этого-то достигнуто не было».[466]

23 февраля, на следующий день после отъезда государя в Ставку по вызову генерала Алексеева (словно этого только и ждали), в Петрограде начались волнения и забастовки, которые нарастали с каждым днем. Тысячи, затем десятки и сотни тысяч демонстрантов требовали хлеба (в связи с перебоями в снабжении столицы мукой), а затем появились и политические лозунги: «Долой самодержавие!», «Земли и воли!» Интересно отметить, что ни большевики, ни меньшевики, ни эсеры этих выступлений не организовывали и не возглавляли. Напротив, они пытались их предотвратить, считая преждевременными и чуть ли не спровоцированными властями.