Новый Мир ( № 6 2000) - Журнал «Новый мир»

Осуществление такого мрачного прогноза кажется мне маловероятным, но гипотеза о глубинной жажде «мира горнего» (не исключающей возможности его осуществления на Земле), утопичности местного сознания, которая оборачивается невниманием ко всему материальному и частному, сомасштабному человеку, похоже, способна объяснить, например, размах современного строительства, брутальность новых форм. В главах, посвященных архитектурно-скульптурным эволюциям столицы, автор находит и обратную сторону этого «метафизического» влечения — он усматривает отголоски мощной языческой традиции в «идолище Петра», в новых скульптурных памятниках кичевым, «народным» кумирам (Есенину, Высоцкому, Жукову), в пластике Манежной. Действительно, привычка видеть на пьедестале конкретного героя (объект поистине языческого поклонения), оставшаяся в наследство от тоталитарного режима, не позволяет даже представить, что в качестве городской скульптуры могут выступать и нефигуративные образы как, например, во всех столицах цивилизованного мира. Это выпадение из общемирового контекста, обращение культуры вспять и привело к тотальному кичу Глазунова и Церетели, наследнику соцреализма. Но положительной стороной погруженности здешнего культурного сознания скорее в прошлый, а не нынешний век автор называет «наличие… прослойки достаточно образованных и заинтересованных зрителей, не превращенных пока ни в потребителей кича, ни в потребителей элитарного», способных по достоинству оценить актуальное искусство. Именно к этой категории, вероятно, и обращена книга, одной из целей которой является некоторая просветительская работа — экскурсы в историю Москвы, в область современного искусства, многочисленные сравнения его развития на Западе и в России. Впрочем, легкий дидактический оттенок (может, тоже перманентное свойство местной литературы) совершенно растворяется в ироничной интонации текстов, занятном языке книги. И, наоборот, — за узором эффектных метафор часто оказываются простые истины.

С содержанием перекликается и оформление книги: фотографии О. Смирнова, на которых запечатлены ничем не примечательные на первый взгляд фрагменты окружающей действительности, но, взятые в рамку объектива, они вдруг обнажают странные противоречия, несуразности, которые мы уже не замечаем, — статуя Сталина в парке на Крымском валу, на фоне памятника Петру, который как бы дублирует ее контуры, или анахроническое буйство рекламы на мрачных высотках советской поры.

И сама книга напоминает фотопанораму — сборник заявлен как своеобразная зарисовка, попытка «оглядеть постсоветский ландшафт перед его новым затоплением» национальной идеей. Иногда кажется, что автор сам невольно поддается описанной в своих текстах подспудной жажде «горнего мира», увлекшись возможной идеологией будущего — пусть и с отрицательным знаком; но, как бы там ни было, повсеместное копирование «большого стиля» налицо, и даже Триумфальная арка вновь замаячила на горизонте. И если арка тридцатых годов предполагала переход в некоторое мифологическое пространство, то нынешняя будет обожествлять сам момент перехода — «переходный период», не вполне, правда, понятно, от чего, и совсем не ясно, к чему.

Умом Россию понимая

Б. Н. Миронов. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX века). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства

В 2-х томах. Т. 1. 548 стр. Т. 2. 566 стр. СПб., Издательство «Дмитрий Буланин», 1999

Очередной цикл коренного переустройства, настигший Россию на исходе XX столетия, привел к резкому усилению общественной потребности в объективном историческом знании, в трезвом и взвешенном осмыслении нелегких парадоксов российского исторического процесса. Эйфория, связанная с ликвидацией «белых пятен» или «черных дыр», отнюдь не способствовала преодолению методологического кризиса в наших общественных науках. Свобода от идеологии, публикации новых, ранее закрытых, источников никак не гарантировали появления позитивных исследований современного уровня. Поначалу провалы исторического сознания частично компенсировались интенсивным переизданием сочинений корифеев дореволюционной исторической науки. Однако охватывающее общество социальное уныние лишний раз убеждает, что без ясного представления о пройденном страной пути, об уровне социально-политического развития народа и его готовности принять нововведения трудно рассчитывать на понимание обществом проводимых преобразований. Общественная потребность во взвешенном, объективном обобщающем труде, раскрывающем магистральные линии развития российского общества и свойственных ему форм государственности, давно уже очевидна.

Книга петербургского историка Б. Н. Миронова впечатляет как масштабами поставленных задач, так и научной смелостью. Это действительно первое в отечественной исторической литературе обобщающее и фундаментальное исследование жизни российского общества за период империи. В первом томе исследуется развитие всех основных социальных слоев и групп в связи с действием важнейших объективных факторов: природы, климата, колонизации новых территорий, рождаемости и брачности, социальной мобильности и урбанизации. Во втором — раскрывается ключевая для понимания истории России картина специфических взаимодействий общества с правовыми и государственными институтами. Внимание автора сосредоточено на эволюции российского самодержавия от народной монархии Московского государства к правомерной государственности периода империи и, наконец, к правовой конституционной монархии начала XX столетия.

Свой труд Миронов назвал «Социальной историей России». Понимая, конечно, что несоциальной истории не бывает, автор тем самым подчеркивает, что главный объект его исследования — не конкретные политические события, а магистральное направление развития общества и государства на протяжении двух с половиной веков. В иные времена за создание работы подобного уровня могли приняться только научные коллективы. Теперь же автор широко использует современные информационные технологии, с помощью которых ему удалось отобрать и проанализировать огромные своды разнообразных свидетельств минувшего, от обширной статистики до публицистики и мемуаров.

Миронов — решительный противник любой иррациональности в истолковании прошлого и настоящего России. Он убежден в органичности, поступательности и «нормальности» российского исторического процесса. «Нормальность» при этом понимается как принципиальное сходство с историческим развитием европейских (точнее сказать, североатлантических) государств. Принципиальная позиция автора вполне понятна: изоляционизм нашему обществу противопоказан, движение по пути, проложенному развитыми странами, не остановить, потому адекватная интерпретация отечественной истории возможна лишь с помощью понятийного аппарата наиболее продвинутой части мировой исторической мысли. Тем самым автор заявляет о стремлении преодолеть возникший за годы советской власти разрыв между отечественной и западной исторической наукой. По-видимому, решение именно этой задачи Миронов считал для себя особенно важным. Свои суждения он неизменно подкрепляет ссылками на зарубежные (главным образом англо-американские) исследования, причем делает это даже тогда, когда вполне хватило бы аргументов отечественного происхождения. Автор вообще позаботился о том, чтобы его хорошо понял западный читатель: соответствующим образом подобрана терминология, а русские меры (пуды, версты, десятины) везде переведены в метрическую систему. Логикой своего анализа исследователь убеждает своих читателей, что история России вполне поддается рациональным интерпретациям, что ничего загадочного в ее судьбе нет, поэтому просвещенный ум вполне способен справиться с раскрытием ее тайных и явных пружин.

Дефицит исторической памяти Миронов обоснованно считает причиной и симптомом опасных социальных болезней. Поэтому важную задачу своего труда он видит в создании некоего социального «лекарства» для соотечественников, вынужденных переживать очередную кризисную эпоху. Хороший историк умеет утешить: движение нашего общества в сторону либеральных принципов, утверждает он, все равно необратимо. Кризисы же, как показывает опыт российской истории, дело временное, не более чем на пятнадцать — двадцать пять лет. Значит, большую часть смутного времени страна уже прошла и, надо полагать, скоро с удвоенной силой возобновит сближение с государствами Запада. Неплохо было бы для полного успокоения привести доказательства такой цикличности, но надо все же признать, что оптимизм автора не наигран. Он базируется на раскрытой в исследовании логике общественно-политического развития России, страны хоть и запоздалой, но молодой и полной сил.