Державин - Олег Николаевич Михайлов

глаза от бумаги на Екатерину II, желая угадать впечатление, произведенное чтением на старую царицу. Она с живым вниманием слушала «Анекдот», который Державин, запечатав в трех пакетах, послал ближним к ней особам — Зубову, Безбородко и Трощинскому. Грибовский одним из первых указал государыне на опасные своим вольнодумством мысли, высказанные в переложении 81-го псалма. И вот теперь ему приходилось читать Екатерине II оправдательную записку Державина. Без выражения, бесцветным голосом он продолжал:

«Сверх того, ничто не делает столько государей и вельмож любезными народу и не прославляет их в потомстве, как то, когда они позволяют говорить себе правду и принимать оную великодушно. Сплетение приятных только речений, без аттической соли и нравоучения, бывает вяло, подозрительно и непрочно. Похвала укрепляет, а лесть искореняет добродетель. Истина одна творит героев бессмертными, и зеркало красавице не может быть противно…»

— Все это так! — Екатерина II насмешливо оглядела Грибовского. — Что за вздор мне наговорили?..

В следующее воскресенье поэт нашел благоприятную против прежнего перемену. Государыня милостиво пожаловала ему поцеловать руку, приятельски с ним разговаривала, а затем бывшие при дворе вельможи ласкательски ласкали его. Грибовский первым поздравил Державина со стихами, кои императрице толь пришлись по сердцу. Слова свои он сопроводил улыбанием и толь сладким, словно мухино сало разошлось по персту.

Воротясь домой и успокоив Дарью Алексеевну благополучным исходом происшествия, Державин долго сидел в кабинете один, размышляя об императрице.

Конечно, при всех гонениях многих и сильных неприятелей Екатерина II не лишала его своего покровительства и не давала, так сказать, задушить его. Однако не позволяла и торжествовать явно над ними огласкою его справедливости и верной службе. Коротко сказать, она не всегда держалась священной справедливости, но угождала окружающим, а паче своим любимцам, как бы боясь раздражить их. Потому добродетель не могла сквозь сей частокол пробиться и вознестись до надлежащего величия. Поелику же дух поэта склонен был всегда к морали, то если он и писал в похвалу ее стихи, всегда стремился с помощью аллегории или другим каким образом к и_с_т_и_н_е, а потому и не мог быть императрице вовсе приятным. Да-да! Он старался всегда говорить ей истину. Мысль эта не уходила из памяти, возвращалась, требовала выплеснуться на бумагу. Он снова задумался. Что может противостоять беспощадной реке времен? Слава и могущество царей? Но и царь силен — да не бог! И царь нуждается в наставнике, во враче, который для излечения его от недугов дает ему испить горький, но целительный напиток истины. Римский пиит Гораций в своей оде «К Мельпомене», которую недавно перевел Капнист, утверждает, что создал себе долговечный памятник уже силою своего искусства:

Я памятник себе воздвигнул долговечной;

Превыше пирамид и крепче меди он.

Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,

Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно

Не сокрушит его…

Но есть еще одна, могучая сила, которая делает поэта бессмертным в памяти истории, — служение истине. Скипетр и лира вовсе не должны быть враждебны друг другу. Ибо долг поэта не подтачивать и разрушать, а укреплять государство, прославляя его могущество. Важно лишь, чтоб правитель понимал: поэт ему помогает в защите государственных интересов от хищных вельмож, от проходимцев в случае, от осыпанных звездами ослов.

Блажен народ! — где царь главой,

Вельможи — здравы члены тела,

Прилежно долг все правят свой,

Чужого не касаясь дела…

Несмотря на месть и клевету придворных и бояр, невзирая на гонения и немилость, поэт обязан защищать государство, Россию — даже и от самого царя, коли он заблуждается, — преследовать пользу общую

И истину царям с улыбкой говорить…

Когда позднее осеннее петербургское солнце заглянуло в окна кабинета, поэт спал, положив голову на крышку бюро. Перо выпало из рук, на листе бумаги четким почерком были начертаны стихи, в которых Державин выразил свои мысли о назначении поэта, о роли его лиры:

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный;

Металлов тверже он и выше пирамид:

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный

И времени полет его не сокрушит.

Так! — весь я не умру; но часть меня большая,