Гиляровский - Алексей Митрофанов

Толпа искателей счастья за железнодорожным столом состояла из людей всякого пола, возраста и состояния. Были тут и литераторы, и военные, и художники, и учителя, и адвокаты, и врачи, и коммерсанты, и провизоры, и немалое количество дам, по большей части, жен членов. Помню постоянного участника «железки» В. А. Гиляровского, или «дядю Гиляя», с его неизменной табакеркой, из которой он постоянно нюхал и других угощал душистым зельем. Игру он вел небольшую, за «серебряным столом», то есть тот, где ставки шли на рубли, а не на полуимпериалы, как бывало только на одном столе, за который садились только люди богатые. Играет, бывало, Владимир Алексеевич, а сам сыплет направо и налево шуточками, иногда уж слишком смелыми. Так, я слышал от него, когда к нему приходила девятка: «Ну, митрополит ощенился!» Да и другие его шуточки бывали часто слишком переперчены».

Правда, случалось, что Владимир Алексеевич оказывался жертвой карточной игры. Не проигравшим, а случайной жертвой. Тогда он брался за перо и мстил, как мог: «Место действия — храм искусства, название коему — „Литературно-художественный кружок“. Главным жрецом при храме состоит Валерий Брюсов. Народ — дантисты и фармацевты. Идет священнодействие.

Круглые столы. Ездит кругом, останавливаясь у каждого банкомета, ящик с 12 колодами. Кругом публика «понтирует» стоя. Груды денег переходят из рук в руки.

— Продается банк за 400 рублей.

— Покупаю! — и бритый брюнет покупает. Ему покрывают сполна. Он дает карту и проигрывает.

Вынимает бумажник… Чековую книжку…

— Потрудитесь заплатить за меня — я вам дам чек… — обращается к соседу, ставившему половину. — Вам все равно чек? Завтра в банке получите…

— Пожалуйста!..

Расплачивается… Берет чек.

И на другой день заявляет старшинам литературно-художественного клуба, что чек был «холостой»: в банке сказали, что текущий счет… был, да весь вышел!

Совет кружка запретил вход артисту. Чековый автограф остался на память владельцу».

Исследователи Москвы В. Руга и А. Кокарев считают, что облапошенным владельцем чека стал не кто-нибудь, а сам Владимир Алексеевич. И, зная о том, что наш герой неоднократно в качестве «горячих тем» для фельетонов использовал собственные бытовые неурядицы, у нас нет повода не согласиться с этим предположением.

Литературно-художественный кружок — столь же излюбленное место Гиляровского, сколь и «Среда». Следовательно, ему тоже надо уделить место.

«Кружок» открыт был в 1899 году на Большой Дмитровке, на месте нынешнего дома № 10. Актер Сумбатов-Южин так писал о нем: «В течение трех лет шли подготовительные работы по учреждению в Москве литературно-художественного кружка, где бы могли чувствовать себя „дома“ разбросанные по разным редакциям, театрам, консерваториям, студиям, частным кружкам, меблированным нумерам и т.п. лица, представляющие в настоящее время литературу и искусство в Москве. Если признать, что всякое живое дело требует для своего развития и совершенствования общения между собой его работников, то нельзя не удивляться, как могли литература, журналистика, театр, живопись, музыка в Москве так долго обходиться без малейшего намека на объединяющее их учреждение».

И наконец-то все было готово. Один из участников той церемонии, Николай Телешов, так описывал это учреждение: «Оно состояло из большого квадратного зала, из узкой и длинной столовой, переделанной из бывшей оранжереи, и еще из одной комнаты в подвале, где был устроен буфет и в стену было вставлено дно огромной дубовой бочки, высотой до потолка, с крупной надписью: „in pivo Veritas“ — шуточный перифраз известной русской поговорки об „истине“».

А Владимир Гиляровский восхищался: «Роскошные гостиные, мягкая мебель, отдельные столики, уголки с трельяжами, камины, ковры, концертный рояль… Уютно, интимно… Эта интимность Кружка и была привлекательна. Приходили сюда отдыхать, набираться сил и вдохновения, обменяться впечатлениями и переживать счастливые минуты, слушая и созерцая таланты в этой не похожей на клубную обстановке. Здесь каждый участвующий не знал за минуту, что он будет выступать. Под впечатлением общего настроения, наэлектризованный предыдущим исполнителем, поднимался кто-нибудь из присутствовавших и читал или монолог, или стихи из-за своего столика, а если певец или музыкант — подходил к роялю. Молодой еще, застенчивый и скромный, пробирался аккуратненько между столиками Шаляпин, и его бархатный молодой бас гремел:

Люди гибнут за металл…

Потом чаровал нежный тенор Собинова. А за ними вставали другие, великие тех дней.

Звучала музыка известных тогда музыкантов… Скрябин, Игумнов, Корещенко…

От музыки КорещенкиПодохли на дворе щенки, —

сострил раз кто-то, но это не мешало всем восторгаться талантом юного композитора-пианиста».

Впрочем, вскоре кружок обосновался на Большой Дмитровке, в доме под № 15. Это здание с дореволюционных пор почти что не менялось. То есть дом был реконструирован, даже надстроен — как же в двадцатом столетии без этого-то? Но в общем его облик сохранился. Тут нет ни манящей рекламы, ни обманчиво ярких витрин. И ограда существует, даже запирается.

Не удивительно, ведь в доме расположена российская прокуратура.

А до революции здание находилось во владении торгового семейства Востряковых, которые, будучи господами предприимчивыми, сдали его в 1905 году Литературно-художественному кружку. Собственно, под этой маркой дом и вошел в дореволюционную литературную историю Москвы.

Правда, кружка, как такового, не было. Здесь то устраивали «вторники» со скучноватыми, но очень правильными лекциями, то «среды» для приверженцев крайнего реализма, то заседало «Всероссийское общество деятелей периодической печати и литературы». Самым же знаменитым обществом была «Свободная эстетика» под руководством Брюсова. Здесь заседали символисты.

Впрочем, заседали — это мягко сказано. Основной идеей было все-таки не заседание, а скандал. Ильф и Петров в первой редакции небезызвестных «Стульев» сообщали о событиях 1913 года: «На Александровском вокзале в Москве толпа курсисток, носильщиков и членов общества „Свободной эстетики“ встречала вернувшегося из Полинезии поэта К. Д. Бальмонта. Толстощекая барышня первая кинула в трубадура с козлиной бородкой мокрую розу. Поэта осыпали цветами весны — ландышами. Началась первая приветственная речь:

— Дорогой Константин, семь лет ты не был в Москве…

После речей к трубадуру прорвался освирепевший почитатель и, передавая букет поэту, сказал вытверженный наизусть экспромт: