Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

- Вот там - архив! И он тоже в порядке! - парировал Александр Исаевич.

Я не удержалась от гнева и упреков. Чего только не было сказано друг другу! Мне даже трудно восстановить последовательно все то, что говорилось, что происходило... Помню, что обвинила мужа в том, что он фактически сделал из меня экономку, на что услышала в ответ:

- Ты служила русской литературе!

- Но если б я знала - этого бы не было. Это было насилием...

Помню мужа на коленях передо мной, молящего:

- Видит Бог, я виноват перед тобой. Но отойди в сторону! Узнала о ребенке - и отошла, и мир опустится перед тобой на колени!

- Но я не святая! - в отчаянии воскликнула я.

Потеряв выдержку, муж стал фактически настаивать на разводе.

- Для этого ты так нежно встретил меня? - упрекала я.

Он заговорил о двух возможных вариантах в его ближайшей судьбе: мирном и не мирном. Лучший из них - мирный. Все остается, как есть. Нужен только формальный развод и лучше "келейный", как он выразился.

Я прошу его дать мне письменное заверение в формальности развода, если он так уж неизбежен, прошу письма от нее: я хочу ощутить ее душу!..

- Неужели ты меня не знаешь? Думаешь, что кто-нибудь может на меня повлиять?..

- Я прошу письма...

- Разведут и так, без твоего согласия! - крикнул он в раздражении. Здесь нет детей, там - ребенок!

- Ну, подавай!..

Я заговорила о самоубийстве, которое все развяжет...

- Клянись перед Богом, что оставишь эту мысль! - закричал он и стал грозить, что, если я это сделаю, - он ославит меня на весь мир!

Меня стала бить лихорадочная дрожь.

Саня поил меня каплями Зеленина.

На следующее утро я была так слаба, что муж принес мне кофе в постель. Каялся за слишком резкие слова, сказанные накануне. Но только - кроме тех, которые относились к моим мыслям о самоубийстве.

В тот день Ростропович был на даче. Саня пошел к нему зачем-то. Я тем временем громко плакала. Безнадежность полная, и еще заставляет жить!

Проводив Стива, Саня вернулся. Я стихла, но он заметил, что я заплакана. Стал гладить меня по голове. Жалеть.

- Возьми меня с собой! - молила я.

Муж предложил мне пойти в "большой дом", поиграть на рояле. Играла около двух часов, стараясь ни о чем не думать. И все-таки через безмыслие прорвалось: "Он шутя получит теперь квартиру и прописку в Москве. У него все, у меня - ничего..."

Вернувшись во флигель, прилегла в своей комнате, чувствуя себя очень слабой. Саня зашел ко мне и принес письмо, только что им написанное. Прочла:

"Наташенька моя родная!

Когда между нами наступает минута светлая (как сейчас, вот ты ушла играть в Стивин большой дом) и я вижу твои просветленные глазки, полные надежды и веры, - я вижу в них душу твою, за которую отвечаю перед Господом (как, впрочем, и за твое физическое существование), и в себе ощущаю и ответственность и возможность не повредить тебе, не покинуть тебя на беспросветное одиночество, всегда дать тебе чувствовать (пока тебе это нужно будет) мою нечуждую поддержку тебе, сочувствие и ласку. Это - высшее между нами состояние, и НАДО ДЕРЖАТЬСЯ НА НЕМ, не давай овладеть собой черным периодам гнева, упреков, раздражения за прошлое. Я уже говорил и писал: любую долю вины за наше прошлое я принимаю на себя - любую долю, какую ты на меня возлагаешь. Но травить себя прошлым - бесплодное занятие, тупиковое, ведет к истрате души. Давай смотреть вперед. Пусть любовь твоя ко мне прежде всего выража-ется в том, чтобы ты не отнимала моих сил от моего большого дела, от моего писательства - и я всегда это буду ценить, и всегда буду настроен к тебе так светло, как сейчас. Твоя судьба щемит меня, и так всегда будет. Никакая твоя жертва не пройдет бесплодно и без благодарности. Наша прошлая жизнь в прежней форме невозобновима - но она была тяжела, полна фальши. Я верю, что в наших силах с тобой построить ПО СУЩЕСТВУ (а не формально) отношения лучшие и высшие. И мать моего ребенка не захочет посягнуть на них и не посягнет никогда, заверяю тебя, и даже при злой воле (которой НЕТ у нее!) была бы бессильна надо мной в этом. Только не спускайся с этого уровня! Всегда помни, что я - это прежде всего моя работа, ей я подчинен, ты знаешь, с юности и до смерти, и об этом всегда тебя предупреждал.

Крепко обнимаю и целую тебя!".

Прочтя письмо, задремала. Проснувшись, плакала. Потом вдруг голова прояснилась, я, в свою очередь, написала Сане, что, значась его женой, я чувствую себя за семью замками. Не боюсь ради него ни эшафота, ни тюрьмы, ни ссылки, а вот боюсь того, что будет, когда не буду ею значиться: с квартиры на квартиру, из города в город, гонения. Писала, что раз он умрет для меня, то пусть поручит кому-то заботу обо мне, пусть найдет москвича-мужчину, который заключит со мной фиктивный брак и будет мне моральной опорой.

...Сейчас мне странно вспомнить это по своему дневнику. Какой же я была жалкой! недостойной себя! Чего-то еще боялась!.. Я же теряла все, совсем все, теряя своего мужа, который был жизнью моею. Бояться гонений?.. Да в них спасение, быть может...

Но муж, прочтя письмо, отнесся к нему серьезно. И если рассердился, то не на меня:

- Я должен думать о твоем материальном обеспечении да еще и о фиктивном браке, прописке в Москве. Проклятая страна!

5. Иллюзорное

После пережитых бурь наступило затишье. Вечер того дня был у нас не просто хорошим, а даже счастливым. У меня - небывалый прилив энергии: убираю, пеку в духовке яблоки с сахаром. Саня заметил чудо моего превращения.

- Как ты похорошела! - удивился он. И то ли в порыве свежего увлечения мною, то ли видя в этом неожиданный выход, воскликнул: - Будь моей любовницей!

На следующее утро я подаю к завтраку зажаренный в духовке омлет, причудливо поднявшийся на большой сковородке. Пока кладу его в тарелку, по лицу мужа бегут слезы.

- Дурочка, дурочка, ты ничего не понимаешь, - произносит он, - любовь возвращается...

Радость захлестывает меня! И у меня - слезы. Но как же все то, что от меня требовалось?.. Остается в силе?.. Не нужно думать! Надо, чтобы так сразу не исчезло давно забытое ощущение счастья. Ощущение, с которым я проснулась еще среди ночи и не торопилась уснуть. Бессонница на этот раз не тяготила меня, выплывшую на маленький счастливый островок среди океана страданий... Сколько удержусь я на этом островке, пока волны опять сбросят меня в океан и будут носить по нему?..

По какому-то поводу Саня вдруг сказал, как не говорил никогда:

- Как прикажешь...

...Он будет таким, если я соглашусь быть не женой ему, а... любовницей?! А если... не соглашусь?..

Я укладываю в своей комнате чемодан и рюкзак для московского житья. Саня - в другой комнате. Зачем-то он полез в наш несгораемый шкафик. Спросил меня:

- У нас в "бобике" была неразмененная сотня...

- Должна там лежать, в коробочке.

- Нету.

...Значит, я не положила ее на место? И я со смехом рассказываю мужу, как ездила с ней 8 сентября, как не могла разменять на бензоколонке, как занимала у Сусанны Лазаревны 3 рубля до сберкассы...

- Но потом ты ее разменяла?

- Не помню.

- Но ведь это - размен сотни! Как можно не помнить?..

- Не помню.

(Потом эта неразмененная-таки сотенка нашлась в моей московской комнате. И снова была водружена в "бобик". ...Разменена ли она? И при каких обстоятельствах?..)

Саня провожал меня на электричку, ведя велосипед, нагруженный моими вещами. Он заговорил о возможных сложностях иного порядка для всех нас: если вдруг вызовут в самое страшное учреждение...

- Все должны вести себя героически, - убежденно сказал он.

- Ты же не считаешь меня способной на геройство. На геройство способна она. Так вот что-нибудь одно из двух! Надо быть последовательным! Но прошу тебя, не надо сегодня об этом. Я хочу уехать с тем настроением, какое у меня сейчас. Не сбивай мне его!

...Мне хочется удержать свое иллюзорное счастье - удержать до следующей встречи, когда оно продолжится... А о следующей встрече мы уже договорились: она произойдет в субботу, 3 октября, утром, на станции Ильинское, откуда мы махнем в Борзовку на нашем "Денисе", чтоб дособрать урожай, чтоб подготовить домик к зимовке!

Сажая меня в вагон, Саня целует меня, горячо целует в губы.

- У тебя тяжелые вещи, езжай сразу на свою квартиру!

Я молча киваю. А внутри - какая-то беззлобная радость: теперь я могу его обманывать, теперь он не будет знать, где я, куда еду... Столько лет он прятал от меня свою жизнь! Теперь моя жизнь должна стать для него загадкой!

И я еду совсем не на квартиру свою, а туда, куда отвозили папки, где оставлю часть вещей. Приехав, вожусь с папками, сортирую их. Делаю записи в дневнике. Звоню Ундине Михайловне: надо скорей начинать музыкальные занятия, пока внутри меня - счастье, несмотря ни на что! Быть может, потом музыка поможет мне держаться?..

А вечером - на именинах у Вероньки. Интимно-семейный день рождения. Надя с Витей. Шурочка. Меня буквально не узнают. Мое оживление, мой смех не принимают всерьез: должно быть, истерика. Кто может поверить, что при таких обстоятельствах можно быть безмерно счастливой?..