Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

облака, набухая, спускались ниже, они скоро накрыли нас, и все окружающее исчезло в их беспросветной мгле.

Оказавшись на одной из вершин, мы с Прокопием были свидетелями того, как под нами тонули в мутном облачном море горы. Какой-то хищник, видимо, беркут, парил высоко-высоко над обнаженными вершинами, демонстрируя перед нами силу могучих крыльев. Его полет был спокойным. Появление под ним облаков и исчезновение обычной панорамы, которую он видел всегда с высоты полета, не смущало хищника. Несколько позже мы видели, как он, продолжая описывать круги, медленно спустился и исчез в непроницаемом тумане. Это поразило нас. Неужели зрение позволяет ему видеть предметы далеко сквозь гущу облаков?! Тот факт, что птица не приземлилась к скалам, когда они были обнажены, и не села на один из торчащих поверх тумана пиков, а спустилась именно в туман, пожалуй, служит доказательством поразительной зоркости этого хищника.

Мы не дождались, когда рассеется туман, ушли к своим. Это и выручило нас тогда. Спустившись на дно седловины, туман совсем неожиданно поредел, и перед нами, словно выросший из земли, появился изюбр. Я еще не успел рассмотреть его, как раздался выстрел Прокопия. Зверь упал на землю. Это был молодой самец. Мы его освежевали и, захватив по стегну, ушли с тяжелыми поняжками наверх.

Нас встретили радостно, и Алексей, уже давно не занимавшийся своим прямым делом, повеселел. Кто-то раздул огонь, появилась посуда, и скоро на огне забушевал котел, доверху наполненный мясом.

За время нашего отсутствия товарищи подняли на белок весь груз, кроме леса. На месте постройки лежали: куча битой щебенки, цемент, груды плоских камней и стояла форма для литья тура. Словом — все было готово, чтобы украсить гордую вершину Фигуристого белка геодезическим знаком.

Пользуясь хорошей видимостью, я после непродолжительного отдыха занялся технической работой. Мне нужно было наметить ряд вершин, которые придется посетить в ближайшие дни. Из всего, что было на фоне голубого неба, я прежде всего выбрал один, хорошо заметный по внешней форме, двуглавый пик. Он находился в главном узле Восточного Саяна. Левее, на стыке Манского и Канского белогорий, был виден тупой голец, тот, что я наблюдал с Мраморных гор. С него, как мне казалось, можно будет рассмотреть все окружающие его горы и северные склоны Саяна. Хорошо вырисовывались голец Кальта и Пирамида — главная вершина Канского белогорья. С Фигуристого я впервые увидел Грандиозный. Этим мощным гольцом заканчивается далеко на востоке хребет Крыжина.

Через час, под действием каких-то атмосферных явлений, лежащий под нами туман вдруг взбунтовался. Он стал подниматься, густеть, и к вечеру пошел дождь. Мы натянули палатку между двух камней, и, сбившись под ней, уснули, убаюканные шумом падающих капель дождя. Но в полночь все внезапно проснулись. Налетевший ветер сорвал палатку. Вокруг было темно, дождь усилился. Он шел волнами, обильно поливая горы. Пока ставили палатку да укрепляли ее, все вымокли. Но и этим не кончилось наше бедствие. Не успели укрыться от дождя, как под нами образовался ручей, принесший нам немало хлопот.

Утром Прокопий с двумя товарищами ушел за мясом, а мы спустились вниз, чтобы вытащить на белок лес для пирамиды. Это самый тяжелый труд. Можно легко себе представить скалистые вершины Саянских гор, изрезанные лощинами и покрытые россыпями, по которым тяжело подниматься с рюкзаками за плечами. Но взобраться на эти вершины с бревнами куда тяжелее и опаснее. Тут нужна исключительная осторожность. Поскользнись — и бревно придавит тебя; особенно опасно, когда поднимаешься с ним по крутым россыпям, один неуверенный шаг — и можешь свалиться. Таким тяжелым физическим трудом геодезисты оплачивают свою любовь к вершинам гольцов и тем незабываемым панорамам, которыми они любуются с этих высоченных пиков, где строят свои пункты.

К вечеру работа на Фигуристом была закончена. Куда-то на запад умчались тучи. Солнце оставило горы. Темные тени оконтурили долины, скалистые ущелья и складки, которые, словно морщины, густо покрывают склоны гольцов. Еще полчаса, и на нашей пирамиде, что украшает и по сей день суровую вершину белка, погас последний луч заходящего солнца.

Рано утром мы покинули белок и в три часа дня были в лагере. Наша надежда встретиться там с Пугачевым не сбылась, хотя его отряд должен был быть на устье Паркиной речки уже несколько дней назад.

— А у Гнедушки жеребенка родился, со звездочкой, — встречая нас, сообщил Самбуев.

Нужно было видеть лицо Шейсрана. Сколько радости! Мы всегда удивлялись его заботливости и привязанности к лошадям. Он был истинным табунщиком. Самбуев мог отдать свою лепешку любому Горбачу и остаться на день голодным; из-за лошадей он был готов поссориться с каждым из нас. Даже лукавая Маркиза и та видела в нем своего покровителя.

Остаток дня мы использовали на баню — это была единственная возможность угасить зуд на теле от укусов комара.

У лабаза

Оставив на устье Паркиной речки записку Пугачеву с указанием двигаться дальше до лабаза, мы утром выступили в поход, взяв направление на восток, вдоль Кизыра.

Караван продвигался медленно. Разведчики, стуча топорами, выискивали проход; где-то позади, подбадривая лошадей, кричали погонщики. Это был первый день появления паутов.

С явным нетерпением все ждали того часа, когда мы дойдем до своего лабаза. Там нас ждала заслуженная передышка и… наконец-то, достаточно пищи и табака. Какие только растения наши курильщики не употребляли взамен махорки! Листья ревеня они сушили с цветами багульника, бадан мешали с корой тополя и т. д.

А за Павлом Назаровичем ухаживали как за красной девицей. Никуда он не мог скрыться от их взглядов, от их готовности услужить чем-либо. Старик благодаря своей бережливости был самым богатым человеком. Его сумка с крепким домашним самосадом, заметно опустевшая, выглядела еще очень соблазнительно, а трубка просто раздражала курящих. К ней тянулась скрытая, но строго соблюдаемая всеми очередь. Не успеет старик докурить, как из трубки кто-нибудь уже выскребает пепел. Я долго не мог понять, в чем тут дело. Меня заверяли, что пепел придает листьям, которые они курили, запах табака. И только позже, когда у Павла Назаровича в сумке почти ничего не осталось, выяснилось, что он, сочувствуя им, нарочно недокуривал трубку, а те делали вид, что пользуются только пеплом. Когда же трубка была выброшена стариком, курильщики сейчас же подобрали ее, словно какую-то драгоценность. Она была немедленно мелко-мелко искрошена, разделена между курильщиками, и ее постигла та же участь, что и траву, которую курили, — она сама была раскурена.

Между тем продвижение наше продолжалось. Все мы с нетерпением дожидались, что вот-вот