Птицеед - Алексей Юрьевич Пехов

подсунуть сказку о воронах, приносящих подарки хорошим девочкам, чего уж говорить о её нынешнем возрасте?

– Как ты помнишь, мы с Плаксой сбросили негодяев в канал. Надеюсь, они отправятся в путь до Эрвенорд, а после посмотрят море и накормят крабов и придонных рыб. Так что есть некоторое время.

– А что потом?

– Ну… у меня имеются зацепки. – Я не забывал о Никифорове.

– Они могут прийти сюда?

Я понимал её обеспокоенность.

– Нет. В квартале отсюда участок грачей, район уважаемый, бойкий. Если здесь начнётся… выяснение отношений, скажем так, всё встанет на уши. А Племя Гнезда не любит шума. У них крысиные повадки. Они не станут бегать по улицам и дудеть в рожки, привлекая внимание. Только не тут.

– Ты понял, что вызвало их интерес к тебе?

– Нет, – с сожалением ответил я. – Что угодно. Голова, который пришёл сюда и отвёл меня на поля солнцесветов. Обнаружение и возвращение Оделии. Моё настойчивое желание с ней встретиться. Убийство мозготряса. Пока не хочу гадать. У меня дела. Обещай быть умницей и не выходить из дома, пока я не вернусь.

– Сегодня поздняя лекция в Павильоне плюща. Биология существ первой трети Ила.

– Я вернусь и отвезу тебя.

– Буду ждать, риттер. А вы обещайте не ходить по пустым улицам и не заглядывать в районы, где к вам недружелюбны.

– Клянусь!

Она улыбнулась. Счастливая улыбка девчонки – лучшая награда для меня.

Я ушёл, оставив её в куда более хорошем расположении духа, чем прежде, очень радуясь, что Элфи не спросила, куда я направляюсь.

Говорить, что прямо сейчас собираюсь повидаться с Оделией, я не желал.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ЛУЧШАЯ И ОСОБЕННАЯ

Я вновь был во Вранополье, наслаждаясь свежим морским ветром, бьющим в лицо. Сидел на лавочке парка Трёх Королей, в десяти минутах ходьбы от собора, у самого обрыва, любуясь на синеющее далеко внизу Домашнее море, блики на воде и парусники, снующие в заливе.

Идиллическую картину портили лишь носящиеся ниже обрыва чайки. От их пронзительных, скандальных криков звенело в ушах. Это, если кто не знал, наши городские людоеды.

Узаконенные Судебным правом лордов-командующих. До острова Покорми Чайку отсюда десять минут полёта, и если Сытый Птах в этот день оказывается на стороне горластых склочниц, то в клетках, висящих над каменистыми стенами, можно найти завтрак или ужин.

Я был там.

В первый свой визит проплывал с братом на арендованной лодке по Дальней дуге дельты Эрвенорд.

У нас у всех есть свои страхи. Рейн боялся отправиться на корм чайкам. Совершить нечто такое, что карается смертной казнью. Поэтому он и привёз меня. Чтобы я проникся увиденным, никогда не нарушал основополагающие законы и не замышлял против Айурэ.

Это место он считал весомым аргументом, чтобы так не делать. Или… не попадаться.

Покачивающиеся на цепях вытянутые клетки с плоскими, сильно порыжевшими прутьями, изгаженными птичьим помётом, оставили в моей душе неизгладимый след. Промежутки между ними были слишком узкими, чтобы протиснулся человек, но достаточно широкими, чтобы чайки могли обедать и ощущать такой же комфорт, как и гости, приглашённые на ужин во дворец Первых слёз.

Помню свои впечатления.

Мелодичный и вместе с тем какой-то очень слабый звон крепких цепей. Точно кладбищенский шёпот призраков. Неспешное покачивание десятков маятников-клеток из стороны в сторону из-за утреннего ветра казалось одновременно и зловещим, и умиротворяющим. Они висели на разном уровне, чем-то напоминая железные побеги, заканчивающиеся плодами, в сердцевине которых хранилось то, что некогда было людьми.

С лодки я увидел лишь фрагменты костей в самой нижней клетке, да позже, когда мы уплывали, откуда-то сверху долетел отчаянный крик. Но я не поручусь, что это был приговорённый к смерти, а не чайка.

Порой эти пернатые создания исторгают точно такие же крики, как и люди.

Недалеко от того места, где я сидел на скамейке, торговал старик. Он всё ещё был жив, хотя прошло много лет с тех пор, как я его видел в последний раз. Седовласый, с пушистыми баками, тусклым взглядом под густыми бровями. Он почти не изменился. Разве что кожа на лице огрубела ещё сильнее, да сгорбился пуще прежнего – земля с каждым годом настойчиво тянула его к себе.

Его было видно издалека, и дело не в большом квадратном ящике, оклеенном светло-розовой бумагой, где хранилось мороженое, а в серой высокой двуугольной шляпе военного моряка, которую дед носил с гордостью, как память о славной молодости.

Мороженое старик продавал одно-единственное, но знаменитое в парке – ваниль, ром, изюм. Мне показала его Оделия, когда мы пришли сюда за неделю до их с братом свадьбы.

Прежде, чем случилось первое мороженое здесь, мы плохо начали. Пускай её внешность очаровала меня, тогда ещё подростка, я считал, что она отбирает у меня последнего родственника. И ей, как старшей и более умной, пришлось преодолеть мою глупость, упрямство и злой яд, мягко подведя меня к мысли, что я ничего не теряю, лишь приобретаю нового друга.

Действительно, она стала мне другом.

Семьёй.

И эта лавка навеки превратилась в наше тайное место, чтобы в редкие свободные дни, когда они не в вылазках или библиотеках, провести час-другой, глядя на горизонт и болтая о загадках Ила и тайнах Когтеточки.

Её, как и брата, интересовал мой предок. И они, ещё месяц назад я был готов сказать это – жизнь положили, чтобы его найти.

Я купил у старика мороженое, сел на нашу лавку, как обычно пустую в это время дня, и вкус пинком отправил меня в прошлое. Где жизнь казалась куда легче и понятнее, чем сейчас. Надо же. Стоит назвать себя глупцом за то, что с тех пор, как она с братом исчезла в Иле, я ни разу сюда не пришёл.

Надо при случае обязательно угостить Элфи.

Когда от вафельного стаканчика оставалась лишь жалкая часть, на противоположном краю лавки приземлился ворон. Один из тех, кто гнездятся вокруг собора Рут.

Большая, величественная птица наклонила голову и, ничуть не боясь меня, распушив перья, в несколько прыжков оказалась рядом. Никто в Айурэ не трогает воронов – всё-таки любимые птицы Одноликой, те, кто были с ней, когда создавался наш мир из теней хаоса. Те, кто заставили Сытого Птаха убраться за луну на веки вечные.

Я протянул ему остаток стаканчика. Секунд десять он изучал подношение, с достоинством, никуда не спеша, мол, не чайка же я дикая, затем аккуратно сцапал крепким клювом, отошёл и начал есть.

Я вытер липкие пальцы носовым платком, ощущая, как горло холодит призрак гнева. Точно мятный леденец.

Пагубная эмоция. Гнев никогда не