Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

величайшей легкостью, и во всяком положении был он подобен дитяти, обладая незакоснелой речью, податливым разумом и воображением, — лестное зеркало для всякого, кто имел охоту увидеть в нем свое отображение. Его чистейшее эпикурейство[166], которое у него хватало разума держать в границах, предписываемых хорошим тоном и обстоятельствами, привносило бесконечно много к удовольствию общества. То был тончайший сладострастник, какого я когда-либо знал, — он умел играть наслаждением, искусно придавая ему множество обликов, черпая повсюду радость и неизменно будучи к ней готовым. Он не был способен предаваться заботе, равнодушно встречал любые повороты судьбы и оставался раскованным и непринужденным, ничего не желая, кроме вкушения удовольствий. Даже печаль давала ему повод к наслаждению, и каждую слезу ему удавалось претворять в розовый лепесток.

Все эти наклонности делали его любимцем женщин. Не обладая запасом собственных острот, он усвоил его себе искусственно, изучая науки и читая книги. Причем ему удалось достичь большой учености, развив и расширив ограниченное количество идей и придя тем самым к обладанию подлинным богатством знаний. Однако танцы, музыка, игры и охота относились к его любимым предметам, и все науки знал он блестяще, но поверхностно.

Строение его тела соответствовало в точности склонностям его ума и души. Он не обладал атлетическим сложением, не отличался ни крепкими мышцами, ни мужественной красотой, но это лишь подчеркивало его смышленость и уклончивость. Стройность без женственности, утонченность мимики и изящество жестов, но без карикатурности, никогда не прекращающаяся игра настроений в маленьком, тонко очерченном лице, чуждая, однако, опрометчивости, красивые миниатюрные, белейшие девичьи руки, точеные стопы и бедра, линии которых были умело подчеркнуты, — все это представляло взору дышащего сладострастием и источающего сладострастие Алкивиада[167].

В противоположность ему брат его, дон Пабло С*, играл роль домашнего философа. Странным в нем казалось то, что он как будто состоял из двух половин, представляя на обозрение обществу две разные личности. И та и другая имели свои особенности и свои преувеличения. Дон Пабло С* был воплощением сухости, но сухость его была забавна тем, что допускала некий вид остроумия и повергала общество в веселость, без того чтобы сама смела состроить веселую мину. Господин этот, наделенный весьма скудным воображением, обладал, однако, обширными запасами мудрости, которую почерпнул, прочтя всех древних философов. И дух и тело его отличались значительной величиной, и он был бы обществу в тягость, если бы одна знакомая дама не сыскала средство к укрощению этого льва. Таким образом, не было ни одного кружка, где не испытывали бы в нем потребности и которому он без устали не придавал бы блеска своими способностями и познаниями.

Меж дамами, после Августы, первой величиной была, безусловно, супруга герцога, донна Эльвира. На всей земле навряд ли нашлось бы более противоречивое создание, ибо она обладала мужественной натурой, но с большим количеством чисто женских капризов при сильном характере и необычайной оригинальности мыслей. Что же это была за личность, наделенная причудливой смесью как дурных, так и достойных обожания качеств?

Дама сия обладала великодушным сердцем, которое подлинно дышало любовью к людям, но поступки ее были порой настолько жестоки, что затмевали ее доброту. Поскольку однажды, когда она была полна добрых намерений, ее предали и обошлись с ней дурно, донна Эльвира вообразила себе, что избежать этого можно, только производя впечатление злой души. То и дело, однако, раскаивалась она в своих жестокостях и только о том и думала, чтобы совершить как можно более добрых дел. Она то плакала, то смеялась без малейшего к тому повода, лишь поддаваясь настроению. Иногда находила она печальное забавным; иной раз, напротив, забавное казалось ей печальным. Бывало, она привязывалась на одну минуту к предмету, от которого еще недавно отвращалась всей душой.

Наиболее же примечательным было то, что донне Эльвире часто хватало и разума, и красноречия убедить всех нас в своей правоте, но стоило с ней согласиться, как уже изобличала она дурной вкус того, кто минуту назад одобрил ее мнение. Горе тем, кто был в нее влюблен! Это несчастье постигло не только ее деверя, но и двух молодых людей, входивших в наш круг. Все они обязаны были с полнейшим рабством исполнять малейшие ее прихоти — по воле обстоятельств все трое были в своем роде философы, что предоставляло нашему обществу множество случаев позабавиться. Никто не мог держать эту даму в узде, за исключением графа фон В**, который льстил ее капризам, не поступаясь своим мужским достоинством, всегда имеющим ценность для женского сердца.

Истинным украшением общества была юная англичанка[168] Элизабет Б*, которую граф привез из поездки еще ребенком и которая лишь сейчас достигла расцвета своей красоты. Из всех дам она была прекраснейшей. Внешне она воплотила лучшие черты севера, внутренне усвоила все преимущества юга. Воспитание, которое она получила от своего приемного отца, герцога, и его супруги, было нацелено на то, чтобы приспособить ее к роскошному, дарящему негу климату ее новой родины. Но это привело к противоположному: безмерная холодность в ней сочеталась с пламенностью мыслей, равнодушие — с пылкостью воображения, нетерпеливость — с непреклонным стремлением учиться и просвещать свой дух. Сия молодая особа использовала все, что бы ни предлагали ей обстоятельства, для обогащения своего ума и при минимальных средствах достигала больших результатов. Сосредоточившись на изучении наук, не отказывалась она и от радостей, доставляемых прекрасными искусствами, мастерски играла на разных музыкальных инструментах и была не чужда любому познанию, служащему к украшению жизни.

Герцог имел несчастье всей душой влюбиться в свою приемную дочь; на любовь сию она отвечала отпугивающей холодностью, сохраняя, однако, чувство благодарности к своему воспитателю. На характер герцога девушка оказала весьма положительное влияние. Он стал серьезней и разборчивей по отношению к своим увеселениям и отказался от некоторых своих прихотей только потому, что они не нравились его Элизабет. Он проложил путь к новым радостям, находя их в деликатнейшей, тщательно скрываемой любви.

Наш кружок состоял еще из некоторых интересных персон, но я не хочу утомлять вас, любезный граф, описанием оных, поскольку это не касается непосредственно моей истории. Замечу только, что все в обществе идеально подходили друг другу и никто не был лишним. Каждый был счастлив, имея возможность следовать своей натуре и своим настроениям, нашему кружку был всякий полезен, поскольку каждый отдельный штрих искусно вписывался в картину всеобщего наслаждения.

В скором времени я вполне усвоил себе дух этих людей или, сказать точнее, был им полностью заражен. Все дышало очарованием; завороженные, мы шли