Друг и лейтенант Робина Гуда (СИ) - Овчинникова Анна Георгиевна

Красный свет, сочащийся в прорубленное под потолком крошечное окно, начал меркнуть: вечер готовился перейти в ночь. Может, в последнюю ночь, когда он сможет услышать совиный крик и шум ветра, гуляющего по кровле. В казематы Замковой Скалы не доносится ни то ни другое, а если не произойдет чуда, следующую ночь он проведет в этом каменном аду… И хорошо еще, если в одиночестве! Пресвятая Богородица, пусть он один поплатится за свое безрассудство, а не утащит за собой остальных вольных стрелков!

Локсли скрипнул зубами, уткнувшись головой в связанные предплечья. На сей раз ему накрутили на руки сразу несколько ремней, и он напрасно провел весь остаток дня и весь вечер пытаясь перегрызть хоть один. Его земляки хорошо потрудились, связывая его, хотя и делали это без особого восторга. Да и что он стал бы делать, если бы все-таки справился с путами? В окно, под которым он лежал, протиснулась бы только кошка, выкопать голыми руками лаз под стеной ему было бы вряд ли под силу. Но именно этим Робин и собирался заняться, как только сладит с ремнями. А он должен был с ними сладить, у него просто не оставалось выбора.

Локсли поднял голову и снова занялся ремнем, не обращая внимания на боль, при каждом движении простреливавшую грудь и бока… Как вдруг что-то ударило его по плечу.

Он вздрогнул и инстинктивно откатился от стены. Приподнялся, сжав зубы, пытаясь разглядеть, что это было, и увидел, как в окно протиснулся и упал на пол еще один предмет… Темный матерчатый сверток.

— Эй… — очень тихо окликнул он. — Эээй?..

Замер, навострив уши, пытаясь уловить какой-нибудь отклик, но услышал только быстрые удаляющиеся шаги.

Локсли торопливо подобрался к стене, чтобы посмотреть, что ему послали милостивые небеса.

На полу лежал большой нож, из тех, которыми пользуются хозяйки и мясники. Остро наточенный, длинный, прекрасный нож!

Локсли кое-как сумел ухватить его пальцами связанных рук, с трудом заклинил деревянную рукоять в щели между бревнами и начал перепиливать ремни на предплечьях.

Он работал лихорадочно, остервенело, не давая себе ни малейшей передышки, пока наконец последний из ремней не подался и не упал с рук.

Боль от крови, прихлынувшей к кистям, задержала Локсли всего на несколько мгновений. Выдернув нож, он быстро разделался с путами на ногах и занялся свертком.

Схватив его, Робин увидел того, чего никак не ожидал увидеть: женское грубошерстное платье и плащ с капюшоном — привычную одежду крестьянок и горожанок победней…

— Чтоб мне сгореть, — прошептал Локсли, вертя в руках неожиданный подарок. — Что за чертовщина?

Он задрал голову к окну, как будто надеялся получить оттуда ответ на свой вопрос, потом пожал плечами и торопливо перебрался в самый темный угол. Вонзив нож в плотно утрамбованную землю, Робин подумал, что, даже если бы ему прислали шкуру дьявола с рогами и хвостом, он с радостью вырядился бы в нее ради того, чтобы вырваться на свободу.

Стена, под которой он копал, показалась ему толще стены вокруг замка Аннеслей, но в конце концов последний земляной пласт подался, и протянутую вперед руку с ножом окатил прохладный ветерок. Робин с трудом сдержал желание в несколько движений довершить работу и глотнуть полной грудью весенний воздух. Сейчас ему полагалось быть благоразумным и предусмотрительным, как никогда, поэтому, пятясь, он вернулся в комнату и долго-долго прислушивался. Все было тихо, только продолжала ухать сова да где-то неподалеку лениво гавкала собака.

Робин натянул платье, перехватив его в талии самым длинным куском ремня, и засунул за ремень сзади нож. Свернул плащ в тугой узел и, пропихивая узел перед собой, начал протискиваться в подкоп.

Он выбрался наружу и поднялся на колени, прислушиваясь и озираясь. Похоже, все было спокойно.

Локсли быстро встал, вытряхнул землю из волос, надел плащ с капюшоном и бесшумными стелющимися шагами пошел к ограде. Бодрящий ветер, пахнущий свежей листвой, пьянил получше самого крепкого эля, но настоящая свобода ждала его впереди, в темноте теплой апрельской ночи. Подобрав длинную юбку, Робин огляделся еще раз и перелез через забор.

Ему удалось добраться до конца деревни, ни разу не нарвавшись на неприятную встречу. Все жители Биллоу сидели сейчас по домам, сторожа свое добро; время от времени ему попадались навстречу йоркширские лучники, но никто из них не остановил бедно одетую женщину, с тихими причитаниями семенившую по деревенской улице. Жена углежога Оттера вышла из дому в этакую пору вовсе не для того, чтобы прогуляться перед сном, но чтобы занять у соседки немного сыра. Если ее муженьку приспичило на ночь глядя получить хлеба с сыром, лучше было ему не перечить, не то этот зверь мог исколошматить ее еще похуже, чем уже излупил!

Робин все больше проникался сочувствием к своей несчастливой судьбе, с каждым шагом его пожелания растреклятому пьянчуге провалиться в пекло становились все красноречивей… Но, добравшись до последнего дома, он умолк и принялся соображать, что делать дальше. Жена углежога Оттера не могла шастать за полночь в поисках сыра за пределами деревни, даже если в ее доме бушевал изнывающий по сыру уонтлейский дракон. А впереди, в темноте, которая так заманчиво предлагала укрытие и свободу, было столько же риска наткнуться на людей Хантингдона, сколько в самом Биллоу.

Робин быстро сбросил плащ и платье и, мурлыча йоркширскую песню о глупом мельнике, не спеша захромал по дороге. Тот, кто только что намял бока двум здоровенным деревенским остолопам, имел право быть в хорошем настроении, несмотря на то, что ему тоже порядком перепало в стычке. В следующий раз здешние идиоты не станут заступать ему дорогу, оберегая прелести своей сопливой сестренки!

Это почти сработало.

Один раз Локсли пришлось приостановиться и перекинуться парой слов с земляками, но те охотно проглотили его историю, не особенно вдаваясь в подробности драки, которая превратила физиономию «Вилла Голдена» в перепеченный хлеб.

Робин отошел от деревни на четверть мили, оставив позади Биллоу и лагерь Хантингдона, и уже приготовился рвануть на север через поля, когда услышал впереди конский топот.

Он невольно замер, потом снова двинулся вперед. Поблизости не было никакого укрытия, и нечего было даже надеяться пешком удрать от всадников, поэтому оставалось рассчитывать на везение и наглость.

Но на сей раз его не спасло первое и не выручило второе.

Один из верховых громко, повелительно крикнул, и Локсли застонал, узнав голос Хантингдона. То ли граф тоже его узнал, несмотря на темноту, то ли просто заподозрил неладное, но он дал шпоры коню и перешел с быстрой рыси на галоп.

Выхватив нож, Робин пробормотал короткую молитву, которая была немедленно услышана.

Хантингдон, дернувшись, рухнул с коня, за ним свалился другой рыцарь, потом — один из слуг.

Разбойники бесшумно, как духи, поднялись из укрытой травой ложбинки, их стрелы посыпались дождем, и темнота не мешала им находить цель. Смазанные жиром шиловидные наконечники легко пробивали кольчуги и бригандины, никто из маленького отряда не успел даже как следует крикнуть, как все уже было кончено, только раненая лошадь дико ржала, дергаясь на дороге в предсмертных судорогах.

Кеннет подбежал к несчастному животному и добил его, всадив стрелу в голову почти в упор. Дик точно так же поступил с одним из еще живых рыцарей, а потом кинулся ловить уцелевших лошадей, крикнув Мачу, чтобы тот помогал.

Но Мач, соблазненный кинжалом на поясе Хантингдона, потянулся к роскошному оружию… Однако граф его опередил.

Мач с криком отшатнулся, зажимая рассеченное предплечье, в следующий миг рядом оказался Вилл Статли и резко заломил раненому руку, заставив того выронить кинжал.

— Все никак не угомонишься, пес? — прошипел Вилл.

Наклонился, ухватил стонущего врага за волосы и уставился ему в лицо:

— Лучше бы ты вел с нами честную игру, сучий выкидыш!