Кошачье кладбище - Стивен Кинг

— Мне страшно.

Луис погладил дочь по голове.

— Отчего же страшно, ягодка моя? Ведь не боишься же ты лететь на самолете?

— Нет. Пап, я и сама не знаю, почему страшно. Мне приснилось, будто мы хороним Гейджа, тот дяденька открывает гроб, а он пустой. Потом: будто я рядом с Гейджевой кроваткой, она тоже пустая, а в ней — земля.

ЛАЗАРЬ, ИДИ ВОН!

В первый раз за последние месяцы вспомнился ему сон после смерти Виктора Паскоу. А поутру — грязные ноги, простыня, усыпанная хвоей.

Волосы у него на затылке зашевелились.

— Подумаешь, сны. — Ему казалось, что говорит он привычным, спокойным голосом. — Сны скоро забываются.

— Хочу, чтоб ты с нами поехал. Или давай мы останемся. Можно, а, пап? Ну, пожалуйста… не хочу к бабушке и дедуле… Хочу снова в школу. Ну, пожалуйста!

— Мы ж совсем ненадолго расстаемся, — сказал Луис. — Мне нужно… кое-что сделать дома, а потом я сразу к вам. И там уж вместе решим, что дальше делать.

Он думал, дочь начнет спорить, уговаривать, может, даже ударится в слезы. Он был бы даже рад, как-никак привычное дочкино поведение, а вот ее теперешний взгляд непривычен. Но дочь промолчала, еще глубже ушла в свои мысли, еще сосредоточеннее сделалось бледное личико. Луис не стал допытываться — не посмел. Элли и так сказала ему много такого, чего он предпочел бы не слышать.

Не успели они вернуться к Рейчел и Гольдманам, как объявили посадку. С посадочными талонами в руках все четверо двинулись к самолету. На прощание Луис крепко обнял и поцеловал жену. Она прильнула к нему всем телом, но тут же отстранилась, чтоб муж успел подхватить на руки и расцеловать дочь.

Элли все так же смотрела на него пророческим взглядом.

— Не хочу уезжать, — прошептала она так тихо, что за говором и шарканьем ног услышал только Луис. — И не хочу, чтоб мама уезжала.

— Ничего, ничего. Тебе там понравится.

— Может, и понравится. А как ты здесь будешь, а пап? Как ты?

Пассажиры цепочкой пошли к «Боингу». Девочка на мгновение остановилась, задержав идущих сзади, оглянулась на отца. И тому вспомнилось, как в прошлый раз она, наоборот, торопила мать. «Ну пойдем же, пойдем скорее!»

— Пап, а пап?

— Ступай, маленькая, ну, будь умницей.

Рейчел взглянула на дочь и, кажется, впервые приметила необычный взгляд.

— Элли, ты что? — испуганно спросила она, да, Луис не ошибся, жена испугалась. — Доченька, ты встала на самом пути. Мы мешаем.

Губы у Элли дрогнули, вмиг посерели. Она покорилась матери и зашагала к самолету. Еще раз обернулась: на лице у нее запечатлелся ужас. Луис с деланной беспечной веселостью помахал ей.

Элли не ответила.

44

Луис покинул аэровокзал, душу его вдруг сковало точно холодным саваном: он понял, что сделает все задуманное. Острый ум помог ему пройти весь курс обучения в медицинском колледже стипендиатом, что вместе с заработком Рейчел (она шесть дней в неделю работала по утрам продавщицей) позволяло сводить концы с концами. И вот сейчас его острый ум взялся за новую задачу — на экзаменах таких трудных не бывало, — и решить ее нужно на пять с плюсом.

По дороге домой он заехал в Бруер, городишко, стоявший на противоположном от Бангора берегу реки Пенобскот. Подъехал к магазину скобяных товаров, нашел место, поставил машину.

— Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился продавец.

— Мне нужен большой фонарь, знаете, квадратный такой, и тряпица, чтоб его накрыть.

Продавец — тщедушный человечек с высоким лбом и смышленым взглядом — улыбнулся, хотя приятной улыбку не назовешь.

— Поохотиться ночью задумали?

— Простите, не понял?

— Я говорю, на ланей решили поохотиться. Они на свет хорошо идут.

— И в мыслях не было. Да у меня и разрешения на охоту нет, — не принимая шутливый тон, ответил Луис.

Продавец смутился, заморгал, но все же издал смешок.

— Хорошо вы меня осадили. Всяк сверчок знай свой шесток, верно? Покрывал для фонарей у нас нет, можете купить войлока, обернуть фонарь и дырку провертеть, хотите луч поуже, хотите — пошире.

— Прекрасно. Благодарю вас.

— Желаете что-нибудь еще?

— Да, конечно. Лопату, кирку, совок. Совок на коротком черенке, лопату — на длинном. Веревки метра три. Пару рукавиц и кусок брезента для навеса, скажем, метра три на три.

— Все для вас найдется! — заверил продавец.

— Мне нужно выгребную яму очистить, — принялся объяснять Луис. — А это вроде как в нарушение санитарных норм. Вот я и хочу ночью, чтоб мои глазастые соседи не увидели. Хотя, как знать, может, все одно увидят. Ну уж тогда мне приличного штрафа не избежать.

— Да уж, не позавидуешь вам, — покачал головой продавец. — Вам бы лучше прищепку купить, да на нос ее, пока разгребаете.

Луис рассмеялся, что, собственно, от него и ожидалось. За покупки он выложил пятьдесят восемь долларов наличными.

С тех пор, как подскочили цены на бензин, большую — «семейную» — машину использовали все реже. К тому же обнаружились кое-какие неполадки с рулем, а отдать в ремонт все некогда. Да и двух сотен жалко — дешевле вряд ли обойдется. К тому же Луис не любил лишние хлопоты. Сегодня старая развалина, этакий динозавр на колесах, очень бы пригодилась, но Луис решил не рисковать. Правда, в его легковушке мало места и лопата с киркой будут заметны. Поедет обратно в Ладлоу, непременно попадет на глаза Джаду Крандалу. А глаза у того острые. Да и ум под стать. Сразу смекнет что к чему.

А зачем, собственно, возвращаться в Ладлоу? Луис проехал через Бангор, остановился у гостиницы «Для тех, кто в пути». Она находилась рядом с аэропортом. Да и до кладбища, где покоился его сын, рукой подать. Луис отметился, как Ди Ди Рамоне, и опять заплатил за номер наличными.

Нужно вздремнуть, набраться сил. Рано поутру, как выразился кто-то из викторианских авторов, «нас ждет безумная работа, ее б хватило на всю жизнь».

Но мозг не хотел отключаться.

Не смыкая глаз, Луис валялся на неприветливой гостиничной постели, разглядывая гравюру на стене: невыносимо живописные суда в доках невыносимо живописной старой верфи близ невыносимо живописной бухты в Новой Англии. Луис не раздевался, лишь снял ботинки, выложил на тумбочку бумажник, мелочь и ключи. Руки закинул за голову, душу все еще овевал недавний смертный холодок. Сейчас для него не существует ни родных, любимых людей, ни привычных мест, ни работы. И гостиница могла бы оказаться какой угодно и где угодно: в Сан-Диего, Дулуте или Бангкоке. И он сейчас не существует ни для кого и нигде. Мелькнула молнией причудливо жуткая мысль: а ведь сына он увидит раньше, чем свой дом, раньше близких.