Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

Я, кажется, уже писала, что некоторые из ныне здравствующих подруг Шарлотты называют зерном, из которого вырос роман «Джейн Эйр», историю, услышанную мисс Бронте в то время, когда она работала у мисс Вулер. Однако с уверенностью говорить об этом нельзя, это всего лишь догадка. Те, с кем сама Шарлотта беседовала о своих сочинениях, теперь уже умерли или хранят молчание. Читатель, возможно, заметил, что в переписке, которую я постоянно цитирую, нет ни слова ни о публикации стихотворений, ни о намерениях сестер напечатать какие-либо прозаические сочинения. Но сама я помню множество подробностей, которыми меня снабжала мисс Бронте в ответ на мои расспросы о ее сочинительстве. Она рассказывала, что пишет не каждый день. Иногда проходят недели и даже месяцы, прежде чем она оказывается способной добавить что-нибудь к уже написанному. А в одно прекрасное утро она просыпается и ясно видит, как должна развиваться дальше ее история, видит настолько отчетливо, что требуется только оставить дела по дому и дочерние обязанности и, получив в свое распоряжение свободное время, сесть и записать все происшествия и мысли, которые занимают в это время ее ум больше, чем события действительной жизни. Какова, однако, ни была бы сила этой одержимости (если можно так сказать), все подруги Шарлотты, все свидетели ее повседневной жизни и забот по дому твердят в один голос: никогда не случалось такого, чтобы мисс Бронте не откликнулась немедленно на голос долга или призыв другого человека о помощи. В доме возникла необходимость подыскать помощницу для Тэбби, которой было уже почти восемьдесят лет. Старая служанка очень ревниво относилась к своим обязанностям и терпеть не могла перекладывать работу на других. Она не выносила даже намеков на то, что острота ее чувств с годами притупилась. Вторая служанка не смела вмешиваться в дела, которые Тэбби считала своей исключительной прерогативой. Среди прочего Тэбби сохранила за собой право чистить картошку к обеду. Но поскольку видела она уже плохо, то в картошке оставались черные пятнышки, которые у нас на севере называют «глазками». Мисс Бронте была слишком прилежной домохозяйкой, чтобы не замечать этого, но ей не хотелось оскорблять верную старую служанку, приказав ее молодой помощнице дочистить картошку как следует и тем самым дав понять Тэбби, что она работает уже не так хорошо, как раньше. Поэтому Шарлотта поступала так: пробравшись на кухню, она потихоньку, незаметно для Тэбби, утаскивала оттуда кастрюлю с картошкой и, прервав на полпути полет своего художественного воображения, тщательно дочищала глазки на картофелинах, а затем бесшумно ставила кастрюлю на место. Этот маленький эпизод показывает, как серьезно относилась Шарлотта к своим домашним обязанностям даже в то время, когда ею владела творческая одержимость.

Любой, кто внимательно читал сочинения мисс Бронте – будь это напечатанные романы или оставшиеся в рукописи письма, – всякий, кому выпала редкая удача беседовать с ней, обязательно отмечал, с какой тщательностью она отбирает слова. Сама Шарлотта была особенно внимательна к этому. Выбранные слова были истинным зеркалом ее мыслей, никакие другие, пусть и кажущиеся неотличимыми по значению, ей не подходили. У нее был тот практический взгляд на истинность выражения, о которой писал мистер Тренч202, подчеркивая, что это долг, которым многие пренебрегают. Мисс Бронте терпеливо ждала, когда к ней придет нужное слово, пока оно наконец не отыскивалось. Это могло быть провинциальное словечко, а могло быть и слово с латинским корнем: если оно правильно выражало ее мысль, Шарлотта не заботилась о том, откуда оно взялось. Такой отбор слов превращал ее стиль в подобие мозаики. Каждая часть, какой бы маленькой она ни была, оказывалась прилажена к своему месту. Мисс Бронте никогда не начинала писать предложение, пока не понимала ясно, что хочет сказать, пока не подобрала со всей тщательностью нужные слова и не расположила их в правильном порядке. Поэтому в ее рукописях – клочках бумаги, покрытых карандашными записями, которые мне доводилось видеть, – иногда было вычеркнуто целое предложение, но очень редко – отдельное слово или выражение. Она писала на этих бумажках самым миниатюрным почерком, а бумажки клала не на стол, а на доску, вроде тех, которые используются при переплетении книг. К этому ее вынуждала близорукость, а кроме того, это позволяло ей писать карандашом по бумаге, сидя в сумерках у камина или же, как часто бывало, во время ночной бессонницы. Беловые рукописи переписывались с этих клочков бумаги уже вполне ясным, читабельным и изящным почерком, который мало чем уступал типографскому шрифту.

У сестер сохранилась прежняя привычка, еще с тех времен, когда была жива тетя: в девять часов вечера откладывать всю работу и начинать общую беседу, во время которой они обычно расхаживали туда-сюда по гостиной. В этот час они пересказывали друг другу истории, которые писали, в подробностях излагая сюжеты. Раз или два в неделю каждая из сестер читала остальным написанное и выслушивала замечания. Шарлотта признавалась, что эти замечания довольно редко вынуждали ее что-либо менять в тексте, поскольку ею владело чувство, будто она описывает реальную действительность. Однако вечерние чтения представляли для всех несомненный интерес: они освобождали от гнетущей повседневности и давали свободу. Именно в один из таких вечеров Шарлотта решила, что сделает героиню своего романа невзрачной, малорослой и непривлекательной, вопреки сложившейся литературной традиции.

Автор проникновенного некролога, посвященного «смерти Каррера Белла»203, скорее всего, почерпнул свои сведения от самой мисс Бронте. Осмелюсь процитировать то, что он пишет о «Джейн Эйр».

Однажды она сказала сестрам, что они не правы, и не правы в моральном смысле, когда делают героинь своих романов красавицами и считают, что это в порядке вещей. Те возразили, что иначе невозможно сделать героиню интересной читателю. Ответ Шарлотты был таков: «Я докажу, что вы не правы. Я выведу героиню такой же маленькой и невзрачной, как я сама, но она покажется вам обеим интересной». Так появилась, по ее словам, Джейн Эйр. «Однако она – это не я, совсем не я». По ходу работы роман стал захватывать писательницу. Когда она дошла до описания Торнфилда, ей уже трудно было остановиться. Будучи крайне близорукой, она писала в маленьких квадратных записных книжечках, близко поднося их к глазам; первый вариант всегда набрасывался карандашом. Она принялась за работу и не прекращала ее в течение трех недель. К моменту, когда героиня покинула Торнфилд, писательница находилась почти что в лихорадке и потому вынуждена была приостановиться.