Одиссея Талбота - Нельсон Демилль

«Когда ты победишь и вернешься? Папочка, я люблю тебя. ХХХХ, Энн».

Генри Кимберли взглянул на Андрова.

– Где вы это взяли?

Андров протянул американцу три плотных листа фотокопий.

– Это все вам объяснит.

Кимберли развернул листы и увидел надпись:

«Леди Элинор Уингэйт, Бромптон-Холл, Тонгэйт, Кент».

Под надписью начинался текст.

«Дорогая мисс Кимберли. Писать вам меня заставляет необычное и, судя по всему, весьма знаменательное событие».

Кимберли не стал читать дальше. Невидящими глазами он уставился в глубину мансарды.

– Вскоре после прибытия в Москву мне сказали, чтобы я не задавал вопросов о своих близких, – задумчиво произнес он. – Мне сказали, что так будет легче для меня самого… Если я умер для них, то и они должны умереть для меня. Правда, на первых порах раз в год мне сообщали о моих дочерях, но со временем я потерял к ним интерес… Мертвых ведь не интересуют дела живых… – Кимберли взглянул на Андрова. – А в последний месяц на меня почему-то нахлынули воспоминания. Я, конечно, не знал, что Элинор еще жива.

Андров коротко заметил:

– Уже нет. Она погибла во время пожара в Бромптон-Холле.

Кимберли никак не отреагировал на это замечание, только склонил голову над письмом и продолжил чтение. Закончив, он сложил листы и вернул их Андрову.

– А где дневник?

– Здесь же, в саквояже.

– Я могу посмотреть его?

– Конечно. Но прежде позвольте вас спросить: вы помните британского офицера по фамилии Карбури?

– Да. Рандольф Карбури служил в советском отделе. Он участвовал в проводившейся О'Брайеном операции «Вольфбэйн». Он, кстати, искал меня тогда.

Андров улыбнулся:

– Видите ли, Генри, Карбури и О'Брайен никогда не переставали вас искать. И настойчивость эта привела их к одинаковому концу. А конец этот наступил от одной и той же руки. – Андров кивнул на Торпа.

– Информация об их гибели, конечно, успокаивает, но когда это условия игры могли меняться настолько, чтобы пешкам было позволено уничтожать королей? – Кимберли посмотрел на Торпа.

– Я и сам иногда этому удивляюсь, – пробормотал Андров. Он вынул из саквояжа дневник и протянул его Кимберли. Тот осмотрел обложку, открыл тетрадь и пролистал ее. По его губам поползла медленная улыбка. – Отличная подделка, – заметил Андров.

– Чья же это работа? – спросил Кимберли, закрывая дневник.

– Думаю, О'Брайена, – пожал плечами Андров. – И выполнена относительно недавно. У вас правда был дневник?

– Да. И я действительно хранил его в той кладовке. Но эта вещь к нему отношения не имеет.

– Бедный О'Брайен, как ему не повезло! – усмехнулся Андров. – Угораздило же его нарваться с этим дневником именно на «Талбота».

– Он редко допускал ошибки, но тут серьезно просчитался, – сказал Кимберли. – Иногда его способности казались мне сверхъестественными. Но он был обыкновенным человеком.

– И к тому же смертным, – добавил Андров. Кимберли кивнул.

– И чего в конце концов добился О'Брайен со всем своим умом? – продолжил Андров. – Этот дневник не заставил нас раскрыться. О'Брайен погиб. А мы сохранили всех трех «Талботов». Да, он вынудил нас ускорить проведение судьбоносной операции, но мы от этого только выиграем. Так что же в результате? Эти старые джентльмены из УСС проиграли свой последний бой КГБ.

49

Тони Абрамс стоял у большого окна в кабинете ван Дорна и смотрел на лужайку, где шумела вечеринка. Его взгляд отыскал Кэтрин. Она разговаривала с каким-то мужчиной, и Тони охватило незнакомое ему прежде чувство ревности. Через несколько секунд Кэтрин отошла от мужчины и присоединилась к двум пожилым женщинам, сидевшим на скамейке. Абрамс отвернулся от окна.

Он подошел к противоположной стене и стал изучать висевшие на ней старые фотографии в красивых рамках. Вот групповое фото: около десятка молодых мужчин в летних костюмах. Тони узнал возвышающегося над всеми ван Дорна. Справа стоит Патрик О'Брайен, совсем молодой, почти юный. Его рука покоится на плече Генри Кимберли.

Марк Пемброук подлил виски в свой бокал и бросил Абрамсу:

– Ничто так не заставляет задуматься о будущем, как старые фотографии.

– Или одно-другое прикосновение к собственной смерти, – в тон ему ответил Тони.

Он перешел к другой фотографии – увеличенному зернистому снимку времен войны. Трое мужчин в военной форме: Джеймс Аллертон, элегантный даже в кителе; Генри Кимберли, выглядящий здесь уже утомленным жизнью человеком, и кто-то третий, очень знакомый. Абрамс всмотрелся в его лицо и подумал, что наверняка много раз видел его на экране телевизора, но кто это, вспомнить так и не смог. Его размышления прервал Пемброук:

– Когда шла война, я был еще мальчишкой. Хотя хорошо помню, как падали бомбы. Через некоторое время меня эвакуировали из Лондона, к тетке в деревню. А ты помнишь войну?

– Плохо.

Он продолжал разглядывать фотографии. Некоторые были подписаны. На одной он узнал отца Тома Гренвила. Тот позировал с Хо Ши Мином. Несколько левее висел настоящий фотопортрет с цветной ретушью. На нем был изображен маленький плотный человек с глубоко посаженными черными глазами. Он был одет в какой-то яркий национальный костюм. Подпись гласила, что этот человек – граф Илие Лепеску. Абрамс вспомнил, что он должен приходиться дедушкой Клаудии Лепеску, хотя особого семейного сходства он не заметил.

В ряду фотопортретов были изображения выдающихся деятелей своего времени, включая Эйзенхауэра, Аллена Даллеса и генерала Донована. Имелась также слегка выцветшая фотография, на которой был изображен сидящий в джипе капитан УСС Джон Берг. Абрамс сообразил, что, очевидно, это его именем названа известная крайне правая организация. Висели на стенах и групповые фото членов различных групп Сопротивления, от чернявых французов до высоких блондинистых скандинавов. Все они выглядели воодушевленными и какими-то светлыми. А может, просто в их глазах отражались единство целей и чистота помыслов.

Марк Пемброук устроился в кожаном кресле и оглядел Абрамса:

– Ты недурно выглядишь в моем сафари.

– Откуда такой прикид? – поинтересовался Абрамс, продолжая рассматривать фотографии.

– Это египетский хлопок. А сшито в Гонконге.

– Какой-нибудь Чарли Чан?

Пемброук сказал несколько обиженно:

– Знаешь, по правде говоря, на мне этот костюм сидит лучше, чем на тебе.

Абрамс обернулся к Марку:

– Извини, я не хотел показаться неблагодарным.

– Ладно, я понимаю, – несколько мягче проговорил Пемброук. – Как сандалии? Не жмут? А повязка в порядке?

– Все отлично, спасибо.

Ранее Марк промыл, продезинфицировал и перевязал глубокую рану на стопе у Абрамса, и в движениях его чувствовались навыки, присущие солдатам, полицейским, пожарным – людям, чья профессия связана с неприятностями, выпадающими на долю человеческой плоти.

Пемброук сказал:

– При ранении ног необходимо принимать антибиотики. Пойду посмотрю, что есть у Джорджа в аптечке.

– Только законченный педант станет думать накануне атомного апокалипсиса о том, как опасно занести инфекцию в рану.

Марк усмехнулся:

– И все же мы рабы своих привычек, устоявшихся стереотипов и безбрежного оптимизма. Ведь мы же бреемся и моемся перед решающими сражениями.

– Это точно. – Тони снова повернулся к фотографиям. На одной он увидел Арнольда Брина. Арнольд был в офицерской форме. Да, эти люди легко манипулируют своими именами и званиями.

Абрамсу хотелось найти фото Элинор Уингэйт, но он все не мог его отыскать, хотя на стене висело большое фотографическое изображение монументального поместья с надписью: «Бромптон-Холл». Рядом с фото располагался портрет симпатичной молодой женщины с темными волосами и задумчивыми глазами.

– Это Элинор Уингэйт? – спросил Тони.

Пемброук оторвал взгляд от журнала.

– Где? Ах, это. Да, думаю, что она. Конечно. Поэтому портрет и висит рядом с изображением дома. Жаль! Прекрасное было поместье.

– Да, действительно жаль.

Абрамс стал разглядывать большую фотографию в серебряной рамке. На ней был запечатлен какой-то военный банкет. Присмотревшись, Тони смог различить американскую и советскую офицерскую форму. Русские и американцы сидели вперемешку, наверное, праздновали какую-то победу. Среди американцев Абрамс узнал Джорджа ван Дорна. Его не то обнимал, не то хлопал по спине ухмыляющийся советский офицер. Судя по выражению лица ван Дорна, этот жест русского не доставлял ему удовольствия. Пемброук отложил журнал.

– Ты уже добрался до предков этого ублюдка? Там, правее. В соответствующей черной рамке.

На несколько передержанной фотографии прежде всего бросался в глаза фюзеляж большого самолета. Перед ним стояли (некоторые на коленях) двенадцать парашютистов, восемь мужчин и четыре женщины. Очевидно, снимок был сделан перед казнью: методичное гестапо перед расстрелом всегда фотографировало пойманных иностранных агентов. Среди имен на надписи под фотографией Абрамс разобрал имена Жанны Бруле и Питера Торпа.