Том 11. Монти Бодкин и другие - Пэлем Вудхауз

Но тут внутренний голос опять шепнул ему на ухо: «Две тысячи фунтов!», и он поборол минутную слабость. Он вернулся к комоду, подобрал подходящий ключ и, стиснув зубы, начал лихорадочный обыск.

Он совершенно напрасно тратил силы и нервы. Уже после беглого осмотра стало ясно, что Микки Маус может быть где угодно, только не в комоде. Сама природа Микки Маусов такова, что любой охотник за ними может сразу сказать, есть он в данном месте или нет. Это вам не рубин магараджи или секретный договор, которые можно незаметно сунуть под камзол, укрыв от настырных глаз. У Микки Мауса есть габариты. Если, выдвинув ящик, вы не находите его сразу, следовательно, он не здесь, и рыться в женском белье — пустая потеря времени.

Тем не менее несколько мучительных минут Реджи в белье рылся. Слишком много было поставлено на кон, и в такой ситуации человеку нелегко сдаться и признать поражение. Внутренний голос — быть может, несколько занудливо, если вообще уместно к нему придираться, — продолжал нашептывать про две тысячи фунтов, и эти слова подстегивали его как шпоры. Будь он даже одним из тех таможенников, которые являлись мистеру Лльюэлину в ночных кошмарах, и тогда бы он не перетряхивал вещи с большим рвением.

Ему казалось абсолютно невероятным, что эта мебель не выдаст искомое, обеспечив счастливый финал. Где же еще в этой чертовой комнате, спрашивал он себя, может храниться Микки Маус?

Ящик за ящиком он обшарил туалетный столик. Обыскал гардероб. Ощупал пространство вверху гардероба за спасательным кругом. Нигде ничего. Достаточно было один раз хорошенько оглядеться вокруг, чтобы убедиться, что Микки Маус не лежит на стуле и не валяется на кровати. Он где-то в этом проклятом комоде, это точно, сказал себе Реджи и погрузил дрожащие пальцы в стопки носовых платков, шарфов, поясов, шерстяных джемперов, шелковых джемперов, зеленых джемперов, красных джемперов, странных причиндалов в кружавчиках, странных причиндалов без кружавчиков итого, что, как подсказывал ему жизненный опыт, называлось «трусики».

Ничего хорошего. Пришлось бросить это занятие. Скрепя сердце, он запер комод и, не переставая бросать через плечо долгие тоскливые взоры, вернулся к туалетному столику и положил ключи на место, стараясь при этом не смотреть на фотографию Амброза. Но не сумел, содрогнулся, вышел на середину комнаты и стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, шаря глазами по ковру, словно надеялся увидеть там секретные лазы или тайники.

И внезапно, пока он так поворачивался, в глазах его вновь вспыхнул огонек. Он кое-что приметил. Нет, не секретный лаз и не тайник, а плетеную корзинку, притулившуюся возле кровати, — не большую, но и не маленькую, идеально подходящую для того, чтобы девушка с изобретательным умом, которой нужно припрятать коричневого плюшевого Микки Мауса, использовала ее по этому назначению.

«Гип-гип ура!» — воскликнул внутренний голос, сменив пластинку.

«Ага!» — отозвался Реджи.

«Две тысячи фунтов!» — сказал внутренний голос, опять принимаясь за старое.

«Они самые!» — ответил Реджи.

Он бодро подскакал к плетеной корзинке, наклонился, приподнял крышку и сунул руку внутрь.

Фуксия Флокс пила с Амброзом послеобеденный кофе. Она сидела в салоне битый час, а, может, и больше, осторожно стараясь разогнать его уныние. Она высказывалась в том духе, что не все еще потеряно, и, вероятно, найдется выход из той плачевной ситуации, в которой они оказались. Так проходило время. Вдруг, мельком взглянув на часы, Фуксия увидела, что стрелки подбираются к десяти — а в это время она условилась встретиться с Монти во втором классе на палубе и обсудить дела.

Поскольку раньше, чем будут выполнены ее условия, расставаться с роковой мышью она не собиралась, беседа с Монти представлялась ей пустопорожней тратой времени, но она дала слово, и потому, в десять часов одну минуту приложив ладонь ко лбу, мастерски изобразила недомогание, и, сославшись на головную боль, предложила разойтись по каютам и лечь спать.

Это вышло настолько естественно, что Амброз перепугался, и еще пять минут ушло на то, чтобы его успокоить и убедить, что болезнь, хоть и мучительна, но не смертельна. Она смогла уйти только в десять часов семь минут.

Она припустилась бежать и за минуту и тридцать шесть секунд добралась до назначенного места. Здесь, как уже было описано, она наткнулась на Альберта Пизмарча, который, широко расставив ноги, стоял поперек пути, как Аполлион.[75]

Переговоры с Альбертом были краткими. Отнюдь не по инициативе стюарда, ибо он мог говорить долго и самозабвенно, вспоминая о своем триумфе на подмостках эстрады. Но годы, проведенные на голливудских киностудиях, сделали Фуксию непревзойденной специалисткой в искусстве отшивать хвастунов. И в двенадцать минут одиннадцатого Альберт Пизмарч, передав сообщение Монти, растворился в ночи, а мисс Флокс развернулась и пошла вниз по направлению к своей каюте.

Она была раздосадована, и не без причины. Ей совершенно не улыбалось киснуть в четырех стенах в такое детское время, ибо она была любительницей ночной жизни как в городе, так и на корабле, и обычно резвилась примерно до половины пятого утра, веселея прямо на глазах. Но она сама лишила себя выбора. Непревзойденный артистизм, с которым она сыграла роль хрупкого создания, умирающего от головной боли, закрыл ей дорогу обратно в салон, где звучала музыка и сияли огни. Вернись она назад, Амброз точно решит, что она изображает геройство и молча страдает ради того, чтобы скрасить его одиночество, и его рыцарская душа этого не потерпит. Он будет носиться с ней как с малым ребенком: отправит ее в постель, так что этот вариант отпадал.

Хочешь не хочешь, а на вечер у нее не оставалось ничего, кроме каюты. Свернув в коридор, она взглянула на часы: было ровно четырнадцать минут одиннадцатого. Бормоча под нос замечание, которое она как-то слышала от режиссера, когда однажды в разгар съемок она вдруг решила прогуляться на свежем воздухе, Фуксия подошла к своей каюте. Взявшись за ручку, она отдернула пальцы, словно коснулась раскаленного металла, потому что в этот момент за дверью раздался дикий крик.

Она не медлила ни секунды. У Фуксии Флокс могла быть куча пороков — Гертруда Баттервик насчитала бы с десяток, — но в недостатке храбрости ее нельзя было упрекнуть. Услышав вопль, она, конечно, вздрогнула, но другая девушка на ее месте вздрогнула бы сильнее. После этого она перешла к действиям. Оружия при ней не было, а раз в ее каюте кого-то убили, значит, там должен находиться убийца вместе с трупом, и тем не менее без малейших колебаний она рывком распахнула дверь.

Глаза ее уперлись в Реджинальда Теннисона. Сунув в рот мизинец правой руки, он кружил по комнате, выделывая танцевальные па в духе Астера.[76]

Девушка, которая настроилась увидеть в своей спальне самого дьявола в человечьем обличье, а вместо того обнаруживает молодого человека, с которым ей приходилось часто обедать, ужинать и прогуливаться под ручку, вероятнее всего, испытает определенные трудности при подборе слов, передающих степень ее изумления. Оттого, что он пляшет, посасывая палец, ей не становится легче. И в первые минуты негаданной встречи она просто стояла в дверях, разинув рот.

Реджи был не более многословным. Заметив ее, он прекратил кружение, однако не произнес ни слова. Сегодня вечером на пути в каюту он придумал, что скажет, если вдруг по несчастью явится хозяин и застанет его врасплох. Теперь же, когда это случилось, он молчал. У него болел палец, и он сосал его.

Первой нашлась Фуксия:

— Реджи, ты ли это?

Реджинальд Теннисон вынул палец изо рта. Если бы он с виноватым видом прятал глаза, еще куда ни шло, но он глаз не прятал. Он вел себя как человек, который кипит от возмущения и праведного гнева.

— Что за черт, — вопросил он с пафосом, — сидит у тебя в корзинке?

Фуксия стала понемногу понимать, в чем дело. Ей стало смешно. Она смотрела на вещи просто и здраво, любила незамысловатую комедию, и реакция тех, кто приоткрывал ее корзинку, всегда ее веселила.

— Это мой крокодил.

— Кто?

— Крокодил. Не знаешь, что такое крокодил? Не беда, это Дело наживное.

От того, что он услышал, Реджи не стало легче.

— Крокодил? У тебя здесь что — питомник? Что делать крокодилу в цивилизованной каюте?

Фуксии не терпелось приступить к расспросам, но у нее было такое предчувствие, что пока ее гость не получит удовлетворительных разъяснений, не стоит и пытаться переключить его внимание на иные предметы.

— Обычный рекламный трюк. По мысли моего имиджмейкера, это улучшает общую композицию. Одно время он колебался между крокодилом и мангустом, потом — между крокодилом и домоседкой, которая сидит, зарывшись в книжки, но в конце концов большинство голосов получил крокодил, и я этому рада, потому что крокодил — отличное вложение капитала. Хочешь верь, хочешь не верь, но это именно так. Он прекрасная реклама, и тот, кто не ходил с крокодилом под мышкой, не поймет, сколько радостей он приносит. А что случилось? Уилфред тебя укусил?