Не римская Испания. Арбалетчики князя Всеслава. Арбалетчики в Карфагене. Арбалетчики в Вест-Индии - Мягкова

пояснять его мне, похоже, никто не собирался. Возможно, «досточтимый» и объяснил бы, настроение-то у него было для этого вполне подходящим, но глаза Криулы метали такие молнии, что даже он не рискнул.

– Видишь, Максим, у меня тоже ничего не получается. Но ты не расстраивайся – она раздражена сейчас, не в духе, у женщин это бывает. Ничего, мы подождем, когда ее настроение улучшится, и тогда попробуем уговорить ее еще раз, хе-хе!

– Не будь комедиантом, Ремд! – «почтенная» вроде бы угомонилась, и даже улыбнулась уголками рта, но это вовсе не означало согласия становиться моей тещей.

– Хорошо, не буду. Поговорим тогда о делах поважнее и посерьезнее. Твой раб, Максим, как я слыхал, справился с черной бронзой – с твоей помощью. Если ты научишь его справляться самостоятельно – ты будешь вознагражден так, что и нынешняя награда покажется тебе сущим пустяком. Криула вчера рассказала мне о вашем обсуждении цен на наложниц и танцовщиц, хе-хе! – Та тоже улыбнулась. – Но не одни только красивые наложницы могут стоить хорошего дома! Раб-мастер тоже стоит весьма недешево, а уж мастер по черной бронзе – тем более. Если мальчишка станет настоящим мастером, я куплю его у тебя очень дорого.

– Прости, досточтимый, но я не могу продать его тебе.

– Почему? Мы же еще не договорились о цене! Даю слово, ты будешь доволен!

– Дело в том, что я уже дал слово освободить парня. Разве годится мастеру по черной бронзе быть рабом?

– Дал слово? Гм… Ну, раз так – слово надо держать. Жалованье свободному мастеру не разоряло клан Тарквиниев раньше, не разорит и теперь. Но я тоже уже дал тебе слово и сдержу его. Учи своего раба, Максим! Ты и теперь уже не настолько беден, чтобы не купить себе нового слугу, а этого учи настоящему делу! Когда твой бывший раб научится выплавлять черную бронзу без тебя – тебе будет на что купить хороший дом в Гадесе. Не самый лучший – я знаю его хозяина, он его не продаст, хе-хе, – и даже не такой, как у моего дяди – я говорю не о том, который ты видел, а о том, что на острове, – но тебе ведь такой и не нужен, верно? Тот, который ты сможешь купить, будет уж всяко не хуже того, в котором мой дядя ведет дела. Пожалуй, и получше, да еще и на острове, если захочешь. Ты и сам не заметишь, как станешь завидным женихом, и тогда мы снова попробуем уговорить Криулу, хе-хе!

– Опять шутишь, Ремд?

– Ничуть! Как же можно, когда ты запретила мне быть комедиантом, хе-хе! Я вполне серьезен. Разве лучше будет, если девочка достанется какому-нибудь старику или избалованному сосунку? Если ее избранник неплох – зачем же делать ее несчастной?

– Ну, так уж прямо и избранник! Юной девчонке нетрудно вскружить голову, но такие увлечения быстро проходят. А Гадес – город не маленький, и выбор у нее там будет достаточно широкий.

– Как знать, Криула? Некоторые увлечения, знаешь ли, оказываются очень стойкими, и я мог бы напомнить тебе об одном из таких…

– Хватит, Ремд! Пусть хотя бы языки изучит, прежде чем на Велию пялиться! Неужели судьба моей девочки – достаться неотесанному варвару?!

– Вот таковы женщины, Максим! Мы ей такого зятя из тебя готовим, а она еще условия ставит! Но – тут она в своем праве, и в этом я с ней тоже согласен, так что языки тебе учить придется. Начальник рудника хорошо отзывается о тебе…

Тоже мне новость! Еще бы ему не отзываться обо мне хорошо, гы-гы!

– Он и сам неплохо владеет финикийским языком, а еще лучше им владеет его наложница-бастулонка, которую он приобрел тайком от жены и прячет от нее на руднике, хе-хе! Я попрошу его поучить тебя финикийскому, а ты учись старательно – но смотри, только финикийскому языку, а не финикийским забавам с его бастулонкой, хе-хе!

Тут уж рассмеялась и «почтенная», хотя самообольщаться по поводу ее настроя было бы, пожалуй, очень сильно преждевременно. Уж очень круто она наехала на меня с утра, когда нас заложила ей эта гнусная сволочь!

– Хррррррррр! – прохрипела эта сволочь несколько позже, когда мои пальцы сомкнулись на ее тщедушной шейке. Я чуток ослабил хватку, поскольку не решил еще, что с ней сделать – просто придушить, сломать шею или утопить в очке сортира. Как вообще посмела, мразь, на глаза мне попасться после такого!

– Если ты убьешь меня или искалечишь – тебя оштрафуют на мою цену, а она для тебя немаленькая!

– Ты веришь в то, что я боюсь этого?

– Вижу, что не боишься. Но что ты выиграешь от этого? Любой из слуг на моем месте донес бы на тебя госпоже, а расправа за донос не приблизит тебя к твоей цели.

– Зато ты даже не представляешь себе, какое она доставит мне удовольствие!

– Представляю! Но удовольствие я могу доставить тебе и иным способом!

– И не боишься быть затраханной насмерть, как ты того и заслуживаешь? Например, зазубренным колом в задницу или черепком от разбитой амфоры – куда положено, гы-гы!

– Я надеюсь все же, что к вечеру твой гнев поутихнет. А я позабочусь о том, чтобы он утих окончательно – более традиционным способом. Я слыхала, что ты не любитель извращений. Пойми, я служу госпоже и обязана была донести, но сама ничего против тебя не имею! Если бы кто-то узнал, что я видела и не донесла…

– Ладно, – я убрал руки с ее шеи. – Пожалуй, убивать тебя и впрямь не за что. Уйди с глаз!

– Так мне вечером приходить?

– Ты что, на самом деле собираешься? – Эта девятнадцатилетняя стукачка была недурна, и вздрючить ее за донос в буквальном смысле – не самая дурацкая идея.

– Удовольствие я тебе задолжала… так решила госпожа Велия, кстати.

– Так кому ты служишь – матери или дочери?

– Какая разница? Дочь госпожи – тоже госпожа. Мать главнее, но и приказ ее дочери имеет силу, если не противоречит приказам матери.

– И ее мать не против?

– А я ее и не спрашивала. Я же сказала, что ничего против тебя не имею. Разве недостаточно приказа молодой госпожи? Зачем беспокоить старшую госпожу пустяками, если этим я не предаю ее?

– Хорошо, приходи вечером. Но сейчас – уйди с глаз!

Наверное, так бы я и скоротал этот день за биением баклуш и размышлениями о некотором своеобразии взглядов на жизнь непростых турдетанских рабовладельцев. То ли дело простые – вроде меня. Но судьбе не было угодно