Мемуары мессира Дартаньяна. Том 1 - Эдуард Глиссан

Отъезд в Англию

Эта мысль, вместе с той, что явилась ему в то же время, завязать тесную дружбу с Кромвелем, стали причиной того приказа, о каком я только что сказал. Он обратил внимание на мой ответ по этому поводу, и так как знал, что меня преследовали люди этого нового тирана, так же, как и Посла Испании, мое замечание, может быть, и произвело бы на него какое-нибудь впечатление, если бы он не считал меня более способным, чем кто-либо другой, приспосабливаться к этой стране. Он собирался не только отправить комплименты Кромвелю по поводу его могущества, увеличивавшегося день ото дня, но еще и выявить тех, кто пользовался наибольшим влиянием подле него, дабы расположить их к себе своей щедростью.

Итак, он дал мне заемные письма на двадцать тысяч экю, сказав, что если мне потребуется больше для исполнения его распоряжений, мне стоит лишь предупредить его, и он мне их немедленно вышлет. Вот почему ничто не должно было мне помешать делать авансы вплоть до той суммы, какую я найду необходимой им пообещать. Я поехал, как бы против собственной воли, в эту страну. Едва Кромвель меня увидел, как он меня узнал. Он тотчас спросил, не обману ли я его и теперь, как в прошлый раз, и добавил, что мне здорово повезло вырваться из его рук; если бы я попался ему при тех обстоятельствах, он бы не мог сказать, в какой манере он бы со мной обошелся, потому что это бы зависело от тысячи вещей; он мне прощает в настоящее время, когда нет больше опасности, особенно, если я ему сообщу, что я снова явился делать в Англии.

Кромвель, говорил со мной с такой добротой и сердечностью, что я решил наивно признаться ему [426] во всех делах. Я не принял предосторожностей, что при этом я отступлю от того характера, в какой я преобразился. Я прекрасно знал, однако, по портрету, составленному человеком этого века, будто бы имевшим много разума, что народный Министр, вместо того, чтобы строить из себя персонаж, какой я намеревался изобразить, должен скорее уметь врать со значительным видом. Это, по меньшей мере, определение, какое он дает, и оно недурно придумано по отношению к персонажу, что большинство тех, кто берутся за подобные поручения, разыгрывают во всякий день на глазах у всей Европы. Итак, освободив себя от всей этой политики, даже если я и считал ее неотделимой от моего достоинства, я сказал Кромвелю, что он не был неправ, заподозрив, что я был чем-то другим, нежели представлялся, поскольку в первый раз я действительно явился с другим намерением, чем сделать ему простой комплимент; я имел приказ выяснить, в каком состоянии находились дела Карла, и вести себя в соответствии с тем, что мне о них удастся узнать; он не должен бы находить мое поведение дурным, поскольку если он поставит себя на место Месье Кардинала, то признает, что не сделал бы меньше, чем тот.

В узком кругу с Кромвелем

Ему понравилось мое простодушие, и он мне сказал, — насколько лучше можно сделать дела своего Мэтра в согласии с правдой, как это сделал я, чем стараясь их замаскировать; он пожелал быть одним из моих друзей при условии, что я буду принадлежать к числу его друзей; он просит в этом моего слова, так как убежден, — когда я его ему дам, я его не нарушу. Я счел себя крайне польщенным такой манерой поведения и сказал ему, что вовсе не в моей дружбе я осмелюсь его заверить, но в глубочайшем почтении; он мне весьма учтиво ответил, чтобы я оставил за дверью почтение, и предоставил ему то, о чем он меня просил. Я постарался ответом, исполненным уважения и смирения, не нарушить его доброго мнения обо мне.

Наконец, эта встреча меня бесконечно [427] удовлетворила, и я попытался воспользоваться честью, какой он меня удостоил, чтобы предложить ему то, что Месье Кардинал мне порекомендовал. Я сказал ему о страсти, с какой Его Преосвященство желал бы стать одним из его друзей, а она была такова, что он не упустит ни малейшего случая ее доказать. Он мне ответил, рассмеявшись, что я исполнял мой долг, пытаясь его в этом убедить, и если бы он захотел исполнить свой, он бы мне посоветовал не настолько уж доверяться слову Кардинала, чтобы служить ему заложником; этот Министр явился из страны, где не устраивают себе закона из всего, что обещают; истинная правда, не существует такого общего правила, у какого не было бы своего исключения, но, наконец, быть Итальянцем и Государственным Министром великого Королевства, такого, каким была Франция, и в то же время исполненным искренности, это были две вещи почти несовместимые; он скажет это ему самому в лицо, как он говорил об этом мне, и чем больше Кардинал найдет возражений, тем больше будет доказательств, что он ему сказал правду. Он принялся в то же время зубоскалить вместе со мной над всеми гримасами, что строят друг другу при большинстве Дворов, спрашивая меня, были ли когда-нибудь Франция и Испания лучшими друзьями от всех тех посольств, что они направляли одна другой, а также и от всех тех союзов, что они заключали? Я не мог сказать ему ничего другого, кроме того, что считал его абсолютно правым. Ему еще раз понравилось мое чистосердечие, и когда мы расставались таким образом, он сказал мне, что хотел бы пригласить меня пообедать в кругу семьи, прежде чем я возвращусь во Францию; он не мог лучше отметить свое уважение ко мне, и он всегда поступает так лишь со своими добрыми друзьями; наконец, сбросить с себя вместе с ними свое достоинство означало показать им, что не желаешь застать их врасплох в какой бы то ни было манере.

Полковники Харрисон, Мэлми и Лэмберт были [428] самыми близкими его соратниками. Он сам представил меня им, и они все трое устраивали мне угощения, но слишком они были строгими и слишком роскошными, чтобы можно было поверить, будто все это от чистого сердца, так как, когда дают застолья своим друзьям, не разводят столько церемоний. Я был в восторге, что он сам познакомил меня с теми, кто был ему близок, и я устроил им всем троим ответное угощение, и оно ничуть бы не уступало их собственным, если бы у меня был дом, так хорошо обставленный, как бы мне хотелось, чтобы их там принять. Но так как в этой стране не существовало подобных тому, что находится в Сен-Клу у некого Денуайе, все, чего, могло недоставать моему празднику, так это того, что место, где мы пировали, вовсе не отвечало сделанным мною затратам. Правда, я ничего не упустил, тем более, что рассчитывал поставить это все на счет Месье Кардинала. Я был уверен, что он не сможет на это возразить, поскольку ради его интересов, а вовсе не ради моих, я их обхаживал, и он никогда меня не попрекнет ни единым словом.

Скупость Его Преосвященства

После этого я сделал все, что надо было сделать, и все, что могло подсказать мне благоразумие, дабы привлечь этих трех Полковников к партии Кардинала. Но так как Посол Испании меня опередил и наобещал им золотые горы, лишь бы они оставались глухими ко всем предложениям, что могли бы быть им сделаны с моей стороны, я нашел этих людей столь непрошибаемыми, что мне было совершенно невозможно их смягчить. Я известил об этом Месье Кардинала и сообщил ему в то же время, что, по моему мнению, было тому причиной. Он мне ответил — хотя Индии и снабжают Испанию сокровищами, каких у Франции не имеется, так как наша Корона всегда побеждала другую, надо попробовать еще, когда представится удобный случай, чтобы я ничего не жалел, и я не буду опровергнут, какими бы ни были расходы, что я должен сделать. Я уже предлагал мои двадцать тысяч экю, дабы их [429] подкупить. Они сочли это за безделицу, и, должно быть, Испания пела на другой лад, раз уж они так меня запрезирали. Наконец, это письмо было составлено в столь точных выражениях, что я поверил, будто могу дойти до ста тысяч экю, если будет нужда. Мне удалось провернуть гораздо лучшую сделку, поскольку, пообещав шестьдесят тысяч, я заставил их согласиться сделать все, что пожелает Месье Кардинал. Я поделился этим с Его Преосвященством, весь исполненный гордости за победу, какую я одержал над Послом; но полученный мною ответ, вместо того, чтобы меня обрадовать, странным образом меня ошеломил. Кардинал меня извещал, что по той манере, в какой я действовал, он удивляется, как это вместе с шестьюдесятью тысячами экю я не предложил еще и Корону Короля, моего Мэтра; ему абсолютно нечего делать с их дружбой за такую цену, и ему гораздо больше нравится обойтись без нее, чем покупать ее столь дорого. Он приказал мне в то же время вернуться, но, не желая ничего делать, пока я не сниму с себя вину перед этими тремя Сеньорами за измену моему слову, я сделал это как только можно лучше, но чувствовал себя при этом крайне неловко.

Когда я возвратился в Париж и захотел поставить в счет, представленный Его Преосвященству, сделанные мной затраты для их ублаготворения, он мне сказал, что я просто смеюсь над ним, и все это мне повычеркивал. Он мне сказал также, что если бы ему надо было оплачивать все пирушки, что угодно будет закатывать его Слугам, всех доходов Короля на это не хватит, а те, кто приглашают других плясать, должны и оплачивать музыку; и лишь я один такой, кто пожелал его к этому обязать. Жесткая манера, в какой разговаривал со мной Его Преосвященство и от какой попахивало выговором, показалась мне невыносимой. Я поговорил об этом с Месье де Навайем, кто был его фаворитом или, в достаточной мере, его ушами, чтобы передать ему, [430] когда он с ним заговорит, вое, что у меня имелось ему сказать.