Избранное - Ник Хоакин

Удар, нанесенный известным, но в то же время несколько загадочным журналистом (многие подозревали, что его именем подписывался кто-то другой), возможно, и не помешал бы созданию церковной комиссии по расследованию деяний Эрманы, не приведи его разоблачения к весьма печальным последствиям.

Одним из них была претензия на пещеру, выдвинутая группой неоязычников, именующих себя по-тагальски «Самбаханг Анито» — «Церковь Духов» и руководимых жрицей, известной под именем Гиноонг Ина. Почему, возмутилась эта группа, христиане должны владеть монополией на пещеру, которая первоначально была языческим капищем? Неоязычники потребовали, чтобы и им позволили отправлять свои службы в пещере, поскольку она не церковная собственность, а достояние государства. Полученный отказ привел в негодование не только Гиноонг Ина и ее последователей, но и националистические и экстремистские группы, которые объявили его нарушением демократических свобод, прежде всего — свободы религиозных культов. Вот, мол, смотрите: нативистской организации, воскресившей исконную религию страны, отказали в доступе к исконному же святилищу, зато чужеродной религии предоставили полную монополию на него!

Экстремисты устроили у пещеры демонстрации в защиту прав неоязычников. Начались столкновения с паломниками. Весь семьдесят первый год здесь не прекращались кровавые стычки между экстремистами и паломниками, а заодно и силами охраны порядка, что сделало пещеру столь же историческим местом для воинствующей молодежи, как мост Мендиолы и Агрифина-Сёркл[89].

Неожиданно «ангелы» пошли на уступки. Церковные власти прекратили службу в пещере, а молодой священник был сослан в отдаленный приход. Объявления у церковных врат призывали верующих не поклоняться в пещере. В оправдание такого шага говорилось о необходимости поддержания спокойствия и правопорядка, но активисты каркали, что Эрмана этих святош разоблачена: так называемые реликвии — подделка, а дождь из лепестков роз — не что иное, как надувательство.

Когда церковь уступила пещеру, Гиноонг Ина и ее последователи собирались занять ее, но тут их остановил закон. В день Нового тысяча девятьсот семьдесят второго года жандармерия объявила, что, поскольку бюро общественных работ нашло состояние берега опасным ввиду грозящих оползней, всякие скопления людей у пещеры запрещаются — по крайней мере до тех пор, пока не будут проведены работы по укреплению насыпи. Работы эти, однако, так и не начались.

Запрет, который был яростно заклеймен как сговор с целью спасти лицо церковников и одурачить язычников, не соблюдался ни той, ни другой стороной. Хотя вход в пещеру теперь преграждала дверь, на берегу продолжали молиться паломники, по ночам прокрадывавшиеся к пещере. Здесь их часто захватывали врасплох язычники, которые тоже под покровом тьмы пробирались сюда, охраняемые молодыми экстремистами. Каждое столкновение заканчивалось дракой. Таким образом, и в начале семьдесят второго года из-за пещеры, уже закрытой для доступа, все еще происходили беспорядки. Самым кровавым было ночное побоище в марте — тогда несколько десятков человек ранили, а одному пареньку проломили череп, и через некоторое время он умер.

После этой баталии на берегу поставили охрану, чтобы предотвратить дальнейшие сборища. Поскольку экстремисты продолжали свои демонстрации, пещера по-прежнему давала пищу для газетных заголовков, пока они вновь не стали сенсационными, когда в мае жарким воскресным утром в ней было найдено тело Нениты Куген.

Каменный алтарь, на котором оно возлежало, за три века до того служил брачным ложем для Эрманы и ее мистического небесного жениха.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ПРУТЬЯ ИССОХШИЕ И КАМНИ

Еще в дремоте, на самой грани пробуждения, Джек Энсон почувствовал, что замерз, и свернулся клубочком. Ему виделся сон. Он был на берегу, на своем острове, но жаркая тропическая улыбка белого песка, сверкавшего между пеной прибоя и пальмами, обманывала, потому что полуденное солнце было холодно как лед. И все-таки, сжавшись на песке, он ждал. Терпеливо ждал, зная, что вот-вот всплывет кто-то, скрывающийся в студеных водах, и он увидит дорогое лицо, желанное тело.

Всплывал и он сам, в медленном, плавном скольжении преодолевая слоистые, текучие зоны темноты, которые постепенно становились все светлее, пока глаза не раскрылись над водой навстречу вспышке, взрыву, но не света — тьмы.

То было как шаг в кинозал — пробуждение в темноту, где ничего не видно, кроме отдаленных образов на экране. Потом эти образы, это ледяное сновидение (чье лицо, чье тело он надеялся увидеть?) стали уплывать прочь, и наступила полная слепота, но он радостно улыбнулся ночи, объявшей его, — ведь она не была тьмой подводного или подземного мира. Он побывал во чреве земли и выбрался оттуда и теперь чувствовал себя спокойным, умиротворенным, счастливым просто от сознания того, что живет, а где — это уж неважно. Наконец его тело, неторопливо пробуждаясь, точно определило для себя, что возлежало оно на диване, не на кровати, что во мраке ровно гудел кондиционер и что вдали слышались голоса. Теперь Джек уже не был в одиночестве, как там, в той тьме.

И во всяком случае, под ним была земля, сверху — небо, а между ними — воздух, которым можно дышать. Жизнь сводилась к этим простым фактам. Почему же он когда-то думал, что она сложна и непонятна? Теперь все было ясно и просто. Ты жив? Ну так живи! Человек страдает, волнуясь из-за всяких «как» и «почему», сожалея о минувшем, скорбя о настоящем и страшась будущего. Но ведь это все равно что беспокоиться о том, как потратить миллиард песо. Теперь ему казалось, что, будь он даже глухим, немым, слепым, искалеченным, пораженным недугами, он, обладая одним лишь сознанием, все равно наслаждался бы жизнью. Теперь он не мог понять, как жил в черной меланхолии, и потому поклялся сам себе: никогда больше не скажу я, что жизнь ужасна. Он чувствовал, что ему открылась тайна, великая тайна, которую нельзя сразу выразить словами, хотя два слова все же пришли ему на ум: лилии полевые. И с этими словами он вдруг ощутил свое тело — обнаженное, под тонкой простыней, оно радовалось жизни каждым атомом и словно насмехалось над ним за то, что он привык считать его изнеженным и слабым.

Наслаждаясь ощущением бытия, он благословлял слипшиеся от сна веки, запах нечищеных зубов, урчание в животе, легкий голод перед завтраком и утреннюю тяжесть… Улыбка на губах перешла в зевок, когда он, в этом озарившем его мраке, блаженно вытянул руки и ноги. Сознание было залито светом, только почему-то он не мог вспомнить те строки о ночи, что ярче дня…

Раздался стук в дверь, она приотворилась, впустив полоску света, и чей-то голос пожелал ему доброго утра.

— Мисс Ли, как это говорится о ночи ярче дня?

— Простите, что?

— Входите, входите, мисс Ли!

— Мистер Энсон, в пристойном ли вы виде?

Словно обороняясь, она сняла очки.

— Дорогая моя, никогда я не был более пристоен. Только не включайте свет, — сказал он, натягивая простыню до подбородка. — А вас не удивляет, что я лежу здесь, в святая святых вашего босса?

— Он позвонил мне домой и предупредил об этом.

Она все же набралась храбрости сделать шаг в кабинет мэра, хотя и оставила дверь у себя за спиной полуоткрытой. Через дверь просматривалась утренняя суматоха: в основном хихикающие девицы, которые толпились там и таращили на него глаза. Приемная была залита солнцем, и полоска света проникала сюда, освещая угол ковра, стол для совещаний, занавешенное окно и диван, на котором возлежал под белой простыней обнаженный Джек Энсон.

— Мы с господином мэром засиделись вчера допоздна, — сказал он, — и он решил, что лучше мне переночевать здесь.

— Это очень похоже на господина мэра, он всегда так предупредителен, — сказала мисс Ли. — Он и сам часто ночует здесь. Он велел подать вам сюда завтрак. Готовы ли вы завтракать, мистер Энсон? Нет, я не подгоняю вас, но уже половина девятого, и Господин мэр будет здесь через час.

— Сначала я хотел бы попасть в ванную, мисс Ли. А завтрак, о’кей, можете заказать. Я питаю страсть к вяленой говядине, поджаренной с яйцами, и жареному рису. Ваш господин мэр позавтракает со мной?

— Нет, он вообще никогда не завтракает. Мистер Энсон, в ванной вы найдете все, что нужно: зубную щетку, бритву, расческу.

— Все, что мне нужно, — это земля под ногами, небо над головой и воздух, которым можно дышать.

— Вы счастливый человек, мистер Энсон. А вот нам надо еще и работать.

— Вы не хотите жить, как лилии полевые?

— Лилии не растут в полях. И они очень дороги.

— Конечно. Они превосходят Соломона во всем блеске его славы, если верить Библии.

— О, так вы не чужды теологии? Мне бы тоже хотелось заняться ею, но господин мэр полагает, что я должна начать с житий святых. А вы читали об Эрмане, как она в конце жизни поддерживала себя только святым причастием?