Красная роса - Юрий Збанацкий

«Нет, этого не могло быть… Но почему же в таком случае она так перечила тому, чтобы я встретилась с отцом? Где правда, кто прав, кто из них виноват? Если бы знать, если бы разобраться… Видимо, самым разумным будет пойти к отцовскому дому, забрать свой чемоданчик, выйти из этой глуши на широкую дорогу да и повернуть оглобли назад».

На площади, возле вышки, все еще были те самые люди, которых она видела. Слышались смех и насмешки, снова подтрунивали над Захаркой.

— Захар, а что ты делать будешь с козлятами?

Ответа Захарки не слышно, или, может, он не реагирует на вопрос.

— Не продал бы ты мне козла с козочкой?

Захар, похоже, не спешит с торговлей, а уже кто-то третий заинтересованно:

— А зачем тебе, Микола, коза да еще и с козликом?

— Как зачем? Козеферму заведет.

— Идите вы…

Захарка, судя по всему, усвоил единственную защитную фразу и пользуется ею беззлобно.

Инесса неспешно вышла к тропинке, ведущей к конторе, но не свернула на нее. То, что до недавних пор было самым главным ее стремлением — посмотреть отцу в глаза, бросить ему слово обвинения и натешиться его растерянностью или испугом, услышать слова раскаяния и боли, — все это в один миг потеряло свою магическую силу, стало смешным и мелким. Ну и что из того, что она бросит отцу язвительное слово, доставит ему огорчение? Разве этим вернет назад свое детство, утраченное счастье матери?

Счастье матери?

А в самом ли деле мать потеряла счастье? А может, она убежала от несчастья? Видимо, не хотела прозябать в лесных чащах, на берегу жалкого ручейка, хотя он и носит такое красивое название, и улетела в поисках настоящей радости. И таки нашла то, что искала, за Иосифа вышла замуж… Это же сколько лет назад? Во всяком случае, очень давно. Поэтому и получается, что отец, Иван Матвеевич, возможно, совсем и не повинен в приписываемых ему грехах. Жаль, что до последнего времени она не задумывалась над этим. Все началось с алиментов, с упреков Касалума…

Зашаталась почва под ногами девушки. Что ж, она осуществила то, что задумала: отца увидела. А что ей еще надо от него? Хорошо, что он такой видный, интеллигентный человек, кандидат наук, без пяти минут доктор. Значит, таким отцом следует гордиться. А судить или оправдывать — это уже не дело дочери. Поэтому, девка, поспеши в дом, возьми свой чемоданчик, да и прощай, отец, прощай, Таль, прощайте, детские выходки…

Низко опустив голову, она направилась к отцовскому дому. Ничего не осталось в ее сердце — ни тяжелого, ни радостного. Пустота. В этих странствиях ничего не обрела и не потеряла. Только и всего, что удовлетворила острое любопытство.

— Долго ходите, девушка… — вдруг услышала знакомый голос и испуганно съежилась, широко раскрытыми глазами впилась в лицо своего отца.

— Нет, я вас не разыскивал, домой ходил — забыл очки…

У Инессы отнялась речь — смотрела на отца.

— Вижу, уже успели разочароваться… Ну что же, наша Таль на первый взгляд неказистая. Не всякий ее даже заметит, особенно в летнюю пору. Хитренькая она у нас, летом оставляет наши леса, любится с самим Днепром, а вот весной себя показывает…

Так необычно, так нежно и ласково говорил отец о неказистой Тали, словно человека характеризовал. Инессе даже показалось, что она совсем по-другому взглянула на этот невзрачный ручеек, и почувствовала, что ей теперь будет очень недоставать его в жизни.

— Леса наши тоже не раскрыли вам свой характер. Сейчас они такие величавые и ласковые, такие спокойные да убаюканные, в это время они растут, сил набираются, к пенью птичьему прислушиваются. Они любят эти концерты, солнце их пригревает, небо пестует, вот они и мечтают в задумчивости, внешне красивые, а бесхарактерные. А пускай только осень наступит или зима придет…

Так поэтично, так красиво говорит отец. Интересно, а что он скажет, когда узнает, что Инесса… его дочь?

— Разочаровались, девушка, не узнав по-настоящему нашей глуши. А она только на первый взгляд, если со стороны взглянуть, глушь. А какая безудержная жизнь кипит в этой глуши! Тут и великаны-лоси, тут и зверье помельче ведет извечную игру с жизнью и смертью, птицы бороздят небо, одни улетают, другие появляются, и муравьи делают свое дело…

Иван Матвеевич и сам не знал, зачем говорил все это незнакомой и, по всему видно, случайной искательнице призрачного счастья. Уже бывало, что приезжали сюда воспитанницы города с дипломами и направлениями в сумочках, с тревогой и испугом в глазах. Одни сразу же, не таясь, просили наложить коротенькую резолюцию: «Мест нет». Иван Матвеевич не колеблясь резолюции такие накладывал и сам оставался довольным, так как считал, что не только просительнице, но и лесу, и ему самому тоже повезло — лучше подобных работничков и не знать.

Были такие, которые молча приступали к работе, но уже по выражению их кислых лиц было видно, что́ они наработают. Приживались в лесу только те, в кого лес не вселял страх и скуку, кому пел или нежную, или грозную симфонию жизни, пел во все дни и во все времена года, кому становился родным домом, раскрывал свою могучую, непостижимую, но прекрасную душу.

Догадывался Иван Матвеевич, что эта девчонка тоже случайно сюда приблудилась, видимо, и сама не осознавая, почему ее именно сюда занесло. И еще почему-то был убежден Иван Матвеевич: какая-то беда забросила эту девочку в глухой лес. Из нелегкого и долгого жизненного опыта знал: такое случается. В давние времена убегали обездоленные девушки в монастыри, надевали монашеские одежды, добровольно заточали себя за глухими и суровыми стенами. Сегодняшние тоже бывают несчастными, вот и им приходится искать приюта и такого места на земле, которое залечило бы рану.

«Чья же она дочь, эта девушка? — думал Иван Матвеевич. — Могла бы быть и моей. Мой ребенок живет где-то в незнакомом и далеком от меня мире…»

— Жаль, что не пришлись вам наши места по сердцу, а то я уже и работу собирался вам предложить. Несложную, но очень интересную…

Инесса подняла глаза. Они уже не были испуганными, ее утешили и успокоили слова отца. Хотя он и не знал, кто она, но изъявил готовность прийти на помощь…

— Я не на работу… Я по другому делу…

И сама не заметила, как слетели с уст эти слова. Иван Матвеевич так и напрягся, словно тетива лука. Не слова незнакомки его поразили, поразило выражение лица, блеск глаз, тон голоса. Что-то знакомое и загадочное виделось ему в образе девушки, в ее поведении. И как-то интуитивно, подсознательно понял, что наступила в его бытии минута, которая вот сейчас или принесет радость, или сломает ему всю жизнь.

— Я приехала, чтобы поблагодарить.

Она сказала это обычным тоном, а он, особенно в последнем слове, услышал горький упрек: так благодарят только в том случае, когда стремятся как можно больнее упрекнуть за причиненное огорчение. Может, это какая-нибудь из студенток академии, которым он читал факультативные лекции? Но он же, кажется, никому из них не приносил огорчений…

— Это за что же мне такая честь? — и вложил в вопрос горечь иронии.

— За хлеб-соль…

— Что-что? — не на шутку удивился Иван Матвеевич.

— За алименты, которыми я была вскормлена…

Это было похоже на взрыв. Впервые это случилось тогда, когда он, четырнадцатилетний сирота, партизанский разведчик, пошел на прорыв вражеского кольца, пошел без надежды выйти из окружения. Уже в то время, когда они прорвались, но еще не вышли из-под бешеного обстрела, одна из мин упала неподалеку, вспыхнула молнией, он успел еще увидеть это, а затем потерял сознание. Тогда-то и попал в его легкие кусочек металла.

То было давно. Так давно, что уже и позабылось, а когда и вспоминалось, то воспринималось как сновидение, которое то ли было, а может, и не было его совсем. Теперь он тоже чуть не потерял сознание.

— Иночка, дочь… Дочь моя… — шептал сухими губами.

— Отец… — повторяла, словно в полусне, Инесса и не могла сдержать счастливых слез. Они обнялись, прижались друг к другу влажными лицами и долго так стояли…

Роланд был простым сельским хлопцем, родители его проживали неподалеку за Талью, всего лишь несколько лет назад перебрались из тесной, наполовину осевшей в землю хижины с маленькими окошечками в новый, кирпичный, покрытый густоребрым шифером пятикомнатный дом.

Учился Роланд в здешней школе, звезд с неба не хватал, большинство учеников обскакивало его, но получилось совсем не так, как кое-кто пророчил: он сам обскакал многих сверстников.

И все потому, что было у Роланда одно увлечение, да такое могучее, оно и вывело его в люди. Многие его одноклассники после десятилетки искали счастья в институтах, но нашли его далеко не все, а Роланд с первого захода сдал все экзамены и поступил не куда-нибудь, а в академию, потому что очень любил лес, обожал каждое растение, готов был постоять за все, что жило в лесу, никогда не поднял руки ни на птицу, ни на зверье, а, наоборот, защищал их.