Королевская кровь-4 - Ирина Котова

Он уже и пообедал, а напарница все плавала, и принял несколько звонков от подчиненных. Наконец, не выдержал, переоделся, и пошел в яркое, зовущее море.

Боль вернулась, когда он уже наплавался и выходил из воды — за ним брела счастливая Дробжек, сжимающая в руках какого-то несчастного, умудрившегося попасться ей краба. На берегу она долго рассматривала жителя моря — и отпустила в воду. Игорь вытирался и отстраненно наблюдал за ней. Если бы не необходимость ожидать ответа царицы, он бы тотчас собрался и уехал. Здесь было слишком тяжело.

Он очнулся, когда понял, что Люджина что-то спрашивает у него.

— Что? — переспросил он.

— Вы обещали мне музей, — невозмутимо повторила она. — Мы ведь успеем еще?

— Я думал, вас от моря не оттянуть, — усмехнулся Стрелковский.

— Ну нет, — заявила капитан, — я хочу есть и хочу прикоснуться к прекрасному. А поплавать можно и вечером. Вы как себя чувствуете, Игорь Иванович? — неожиданно спросила напарница. — Все еще плохо? На вас лица нет. Давайте я еще вас полечу?

— Полечили уже, — ответил он грубовато, — не переживайте, капитан, я в порядке. Обед вас ждет, а потом, так уж и быть, в музей.

Царский музей Терлассы занимал огромное пространство. Он был окружен садами, тенистыми, прохладными, с забавными скульптурами из цветов, повторяющими экспонаты выставки, с кучей детишек, носящихся по аллеям, и прогуливающимися семейными парами. И массой туристов — куда же без них. Сам музей был так же светел, как дворец, но от солнца картины и скульптуры берегли, не допуская прямых солнечных лучей. Неутомимая Люджина обошла все, что могла, и так искренне восхищалась, с таким восторгом замирала перед очередным шедевром, что наблюдать за ней, несмотря на ноющее сердце и возвращающуюся волнами тоску, было одно удовольствие. Игорь отстал от нее на десяток шагов, выставку рассматривал невнимательно. Любителем искусства он никогда не был, и несколько потраченных часов были не самым полезным времяпрепровождением. Но раз обещал, надо было потерпеть.

Дробжек задержалась в зале скульптур, посвященных шести богам, а он прошел дальше. Остановился, глядя на большое полотно — чуть ли не на четверть стены — и, чувствуя, как опять бешено стучит в груди, попятился и сел на заботливо приготовленные для посетителей диванчики посреди зала.

На картине были две женщины. Такие разные и божественно прекрасные. Его белоснежная, сияющая Ирина и черноволосая царица Иппоталия в похожих праздничных серенитских нарядах — с обнаженной левой грудью — в коронах, легко улыбающиеся и величественные. Художник запечатлел их стоящими на какой-то трибуне, похожей на ложу спортивного стадиона. «Ее величество госпожа морская Иппоталия и ее величество госпожа огненная Ирина-Иоанна приветствуют чемпионов на шестидесятых юбилейных конных играх», — гласила большая табличка под картиной.

Игорь смотрел и насмотреться не мог. Плечи, такая знакомая грудь, руки, линия талии, тонкая шея — все, как он помнил.

В глазах сейчас чернело от этой памяти и хотелось остаться тут навечно.

— Шеф? — удивленно проговорила Люджина, останавливаясь рядом. Он посмотрел на нее мутным взглядом, снова повернул голову к картине. И Дробжек тоже посмотрела туда. И, кажется, затаила дыхание и даже сгорбилась чуть. Приблизилась, загораживая картину, заставляя снова взглянуть на себя.

— Тут заканчивается экспозиция, — спокойно сообщила она, — пойдем домой, Игорь Иванович?

Он кивнул, но не тронулся с места.

— Вы идите, Люджина, — проговорил он, сам удивляясь, как смог открыть рот. — Я потом сам доберусь.

— Я останусь с вами, — решительно сказала капитан, намереваясь сесть рядом.

— Идите! — рявкнул он так, что на них стали оглядываться.

— Полковник, — голос Дробжек был ровный, будто она и не слышала, — вы ведете себя неадекватно. Я не могу вас оставить.

Игорь вздохнул, сжал зубы. Он и сам все понимал.

— Люджина, — сказал он тихо, — прошу вас, оставьте меня сейчас. Прошу.

Она некоторое время смотрела на него, затем поднялась и ушла.

Он досидел до закрытия музея. Мимо пробегал народ, мелькали чьи-то спины, ровно гудели людские голоса, иногда картину закрывали экскурсионные группы — а он все равно смотрел то ли на нее, то ли сквозь нее, и видел, и будто одновременно присутствовал и здесь, и далеко отсюда, то ли в прошлом, то ли за гранью жизни. И время не чувствовалось, сжимаясь в точку, и тело не ощущалось, и глаза уже не слезились, и голова была пустой. Ему казалось, что он совсем недавно сел на скамейку — и вот к нему подошла смотрительница и мягко сообщила, что музей закрывается.

Он не помнил, как выходил оттуда — казалось, идет только тело, а он все еще сидит там, рядом с ней, — не помнил, как пешком прошел почти десять километров до моря. Не помнил, как намочил ботинки и брюки до колен, да и волосы были мокрые, будто лил себе на голову воду. Кажется, ему звонили, но он не брал трубку. Обнаружил он себя в каком-то баре, уже пьяным, когда жуликоватого вида владелец со стуком поставил перед ним круглую бутылку с зеленоватым алкоголем и взметнувшимися округлыми зернами на дне.

— Попробуйте, — сказал бармен, — я всегда ее предлагаю тем, у кого такой взгляд, как у вас. Дорого, но деньги у вас, видимо, водятся, не обеднеете.

— Что это? — равнодушно спросил Игорь.

— Полынная горечь, — пояснил мужчина, — от нее легко в душе и приятно мозгу. Настойка на полыни и анисе. Абсент. Лечит хандру, заставляет совершать безумства. Лить?

— Мне все равно, что, — сказал Игорь. Выпил, скривился — напиток оправдывал свое название, но после третьего бокала вдруг все тело отпустило, будто он находился в страшнейшем напряжении. А вот запах усилился, тот самый, изъедающий его второй день, и голоса стали громче, и полковник поморщился, кинул деньги на стойку, захватил бутылку и, пошатываясь, ушел.

Он брел по ночному побережью, отпивая из бутылки и сплевывая горькие зерна, пинал набегающие черные волны, а ветер гнал над ним облака, освещенные огнями большого города, рваные, стремительные. Мысли путались, и в то же время все ощущалось кристально ясным, четким. Сколько он так шел? Куда он шел?

— Вот и вы, шеф, — прозвучал уставший женский голос. Кто-то подхватил его под руку, куда-то повел.

— Дробжек, — сказал он заплетающимся языком, — как вы нашли меня?

— Сами пришли, — огрызнулась она, — как мальчик, Игорь Иванович, ну нельзя так. Я же звонила!

Свет в доме ударил по глазам, и он снова выпил — и бутылка выпала из рук. Мир вокруг вдруг прекратил вращаться. Дробжек, горячая, живая, тащила его в спальню. Уронила на кровать, включила тусклый ночник, сняла ботинки, стянула штаны, стала расстегивать рубашку — он лежал, глядя в потолок, и только когда она коснулась его живота, перевел на нее взгляд. Увидел прямо перед собой в полумраке спальни тяжелую, налитую грудь — в голове зазвенело, тело сжалось — и он дернул на себя лямку хитона, разрывая ее.