Другая история войн. От палок до бомбард - Александр Жабинский

Однако это несправедливо для рыцарей военно-монашеских орденов. А. Фори пишет в сборнике «История крестовых походов:

«Несмотря на то что рыцарей-монахов было сравнительно немного, за свою храбрость они пользовались уважением даже противника (особенно на востоке). Братья представляли собой силу более дисциплинированную и организованную, чем многие светские воинские части. Тамплиеры следовали строгим правилам поведения в военном лагере и на марше…»

Читатель скажет, что мы напрасно пытаемся создать впечатление очередного анахронизма. Но нам тут даже и стараться незачем. Вот и Макиавелли в рассуждениях «О первой декаде Тита Ливия» настойчиво называет этрусков тосканцами, а галлов французами, а кроме того прямо пишет, что в военном деле Европы после римлян практически ничего не изменилось.

Он пишет о современной ему пехоте:

«В пехоте есть также фюзильеры; огнем своего оружия они выполняют ту же задачу, что стрелки из лука и пращники древности. Вооружение это изобретено германскими народами, особенно швейцарцами; они бедны, но дорожат своей свободой и потому, как прежде, так и теперь, вынуждены защищаться от властолюбия германских князей, которым богатство дает возможность держать конницу, что для швейцарцев при их бедности недоступно. Необходимость защищаться пешими против конных противников заставила их обратиться к военным учреждениям древних и к оружию, которое защищало бы их от бешеного натиска конницы».

Значит ли это, что использование огнестрельного оружия швейцарцы позаимствовали у древних? Опять мы сталкиваемся с вопросом, кто же такие эти «древние».

В начале XVI века Макиавелли не видит ничего принципиально нового в вооружении его современников и древних, причем его «древние» сильно отличаются от традиционных «древних». Или он пишет: «Думаю, что благодаря седлу с лукой и стременам, которых раньше не знали, всадник в наше время крепче сидит на лошади, чем в древности». И опять тот же вопрос: когда «раньше» и что такое, в представлении Макиавелли, «наше время»? Ведь стремена, как говорят и сами историки, были изобретены не ранее XI века н. э.! Александр Македонский их не должен был знать!

Однако историк Флавий Арриан (полагают, между 95 и 175 годами, линия № 6 «римской» волны) пишет об одном из боев Македонского (IV до н. э., тоже линия № 6) вот что: «Воинов Александра пало больше: варвары подавляли своей численностью, а кроме того, и сами скифы и лошади их были тщательно защищены броней». Но чтобы защищать коня броней, надо как минимум знать седло и стремена, уметь пользоваться прочей сбруей.

Макиавелли сообщает об армянских воинах царя Тиграна II Великого (I век до н. э., линия № 5–6 «римской» волны):

«Армянский царь Тигран выставил против римского войска под начальством Лукулла 150 000 конницы, причем многие так называемые катафракты были вооружены вроде наших жандармов (в то время – тяжеловооруженные рыцари. – Авт.); у римлян же при 25 000 пехоты не было даже 6000 всадников, так что Тигран, увидав неприятельское войско, сказал: «Для посольства здесь все-таки много всадников». Однако, когда дело дошло до боя, Тигран был разбит, а историк сражения громит этих катафрактов, подчеркивая их полную бесполезность, потому что забрала, сплошь закрывавшие лицо, не позволяли им видеть врага и нанести ему удар, а тяжесть оружия не давала упавшему всаднику встать и пустить в дело свою силу».

Залезть на животное в доспехах нельзя, если нет седла (куда можно сесть) и стремян (в которые можно сунуть ноги, чтобы удержаться в седле). Если, по Макиавелли, «наше время» (эпоха Возрождения) отличается от «древности» наличием надежной конской сбруи, как минимум седла и стремян, то царя Тиграна и Александра Македонского, – героев, которых историки приписывают минус I и минус IV веку, следует отнести к эпохе Возрождения!

Поскольку все работы Макиавелли написаны до изобретения Скалигером столь привычной теперь хронологии, постольку нас не удивляет его хронологическая «необразованность». Смысловые соответствия текста Макиавелли с этой историей достигнуты стараниями переводчиков и редакторов XVII–XIX веков. Впрочем, даже при всем старании не удается скрыть, что Макиавелли не придерживается «установлений» традиционной истории. Например, он пишет, что есть княжества наследственные, а есть «новые» – такие, как упомянутое выше Миланское. В главе «О новых княжествах, приобретаемых своим оружием и собственной доблестью» Макиавелли упоминает Моисея, Кира, Ромула, Тезея, а в главе «О новых княжествах, приобретаемых чужим оружием и милостью судьбы» он пишет о Франческо Сфорца и Цезаре Борджа, и хронологическая «пропасть» для него не имеет значения.

Дадим же теперь слово не европейским авторам. Придворный историк султанов Саад-эд-Дин (вторая половина XVI века) написал хронику династии Османов с 1299 года, пользуясь сочинениями предшествовавших ему авторов. Переводчик пишет: «По своей направленности его хроника тенденциозна и исполнена идеи восхваления подвигов турок, однако фактическая сторона событий передана правильно». Посмотрим, как автор XVI века рассказывает о событиях XV века (линия № 7), о взятии Константинополя турками:

«Когда весна была уже на исходе, султан Мехмед, видя, что все готово и что все войска уже собраны, отправился… в поход, приказав одновременно везти на особых телегах огромные пушки, которые он велел изготовить для того, чтобы разрушить стены и башни (Константинополя). Перед тем как отправиться в поход, он произвел генеральный смотр своей армии… Утром султан прибыл на место, и вся армия приблизилась и заняла позиции перед стенами со стороны суши, приведя в великое изумление осажденных, которые пришли в страх при виде этого войска, даже несмотря на то, что (византийский) император, предупрежденный о решении султана, приказал укрепить все слабые места города, через которые было бы легче начать нападение, и сам он был исполнен твердой решимости защищаться до конца.

Прежде чем султан начал осаду, император послал ему предложение взять себе все города и их окрестности вне Стамбула, но оставить ему, императору, город, за что император будет платить султану ежегодную дань. Но султан, не внимая этим предложениям, ответил, что сабля и его религия неразлучны, и потребовал, чтобы император сдал ему город. Получив (этот) отказ, император установил на башнях и стенах артиллерию, воинов, вооруженных мушкетами и большими запасами смолы.

К концу первого дня до наступления ночи султан приказал установить в нужных местах батареи и начал подступ к городу при помощи янычар, а как только пушки были установлены, он приказал подвергнуть стены сильному обстрелу, не говоря уже о непрерывном граде стрел и камней, бросаемых метательными машинами, которые подобно дождю засыпали город. Осажденные в свою очередь производили непрерывные залпы из мушкетов и пушек, заряженных каменными ядрами,[42] которыми они причиняли большие страдания многим мусульманам, оросившим своей кровью землю. В это время прибыли два больших корабля, посланные на помощь императору франками, и высадили значительное подкрепление, которое быстро проникло в город…

… Султан… приказал начать штурм со стороны Едрирехских ворот. Сопротивление, оказанное осажденными, было настолько мужественным, что турки лишь к ночи смогли форсировать брешь в стене. Но вместо того, чтобы дать отбой, султан приказал привязать к концу пик факелы, свет которых заменил бы дневное освещение. Он не хотел давать передышки осажденным. Приказание было выполнено, и сражение продолжалось всю ночь. В момент самой жаркой схватки начальник франков появился на высоте стены, сражаясь наряду с другими воинами. Тогда один молодой мусульманин, ловкий и хладнокровный, бросился на него с необычайной быстротой и нанес ему такой яростный удар, что тот, пораженный насмерть, пал ниц на землю. Франки, видя гибель вождя, прекратили битву и тотчас же отступили по дороге к морю, чтобы сесть на свои корабли. Тут осаждающие почувствовали новый прилив сил. Не обращая внимания на стрелы, выстрелы мушкетов, пушек и град камней, они бросились как львы на приступ, и, войдя в бреши, проделанные ими с такой отвагой, они, наконец, захватили их и утвердили там свое знамя. В то же время город был взят, и войска, войдя в него, предали его крови и разграблению.

Император в этот момент был в своем дворце на северном конце Едрирехских ворот, где он залпами из мушкетов и пушек старался отбиться от атаковавших его мусульман. Но так как он узнал, что знамя, к которому был прикреплен коран, уже реет в центре города, он потерял мужество и приготовился отступить ко внешнему дворцу с отрядом своих людей. По дороге, встретив несколько грабивших мусульман, он бросился на них и переколол их всех. Наткнувшись на азапа, упавшего на землю от тяжкой раны, он счел своим долгом прикончить его. Азап, несмотря на слабость, напряг все усилия, чтобы избежать удара и продлить свою жизнь, и нанес императору в то же время удар, которым он поверг его на землю, после чего и прикончил его. Это заставило всех, кто сопровождал императора, бежать и рассеяться. Наконец, когда не осталось ни одного человека с оружием в руках, ни одного, кто мог бы оказать сопротивление, открыли городские ворота, и султан въехал в них во главе своей кавалерии. Грабеж продолжался три дня, и не было ни одного воина, который не стал бы богатым благодаря захваченной добыче и рабам. По прошествии же трех дней султан Мехмед запретил под страхом тяжких наказаний продолжать грабеж и резню, которая все еще не утихала. Все повиновались его приказу. Когда наступило полное спокойствие, вместо нелепого колокольного звона раздался приятный голос муэдзина, возвещающий пять раз в день час молитвы. Из церквей выбросили идолов, очистили их от запахов, которыми они были оскверняемы, и устроили в них ниши, дабы обозначить место, куда следует устремлять взор, когда творишь молитву. К церквам приделали Минареты; одним словом, не забыли ничего, чтобы превратить их в места благочестия для мусульман».