Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах - Шарль де Костер

Но из поисков ничего не вышло.

Уленшпигель отправился к коменданту и заявил ему:

– Я убью оборотня.

– Откуда у тебя такая уверенность? – спросил тот.

– Пепел Клааса стучит в моё сердце, – ответил Уленшпигель. – Дайте мне разрешение работать в общинной кузнице.

– Изволь, – сказал комендант.

Уленшпигель отправился в кузницу и, ни слова не говоря никому, ни мужчине, ни женщине, о своём намерении, тайно выковал там отличный большой капкан для ловли диких зверей.

Следующий день, суббота, был излюбленным днём оборотня. Уленшпигель вышел из Дамме. У него было с собой письмо коменданта к священнику в Гейсте, а под плащом он нёс капкан; кроме того, он захватил с собой хороший самострел и острый нож. В Дамме он сказал:

– Пойду настреляю чаек и из пуха их сделаю подушку для госпожи комендантши.

По пути в Гейст он вышел к берегу, где море грохотало, как гром, ударяясь волнами о землю, и ветер, несясь из Англии, завывал в снастях прибитых к берегу судов. И один рыбак сказал ему:

– Погибель наша – этот скверный ветер. Ещё ночью море было совершенно спокойно, но с рассвета вдруг разбушевалось. Нельзя выехать на ловлю.

Уленшпигель был доволен, так как теперь был уверен, что ночью есть кому прийти к нему на помощь, если понадобится.

В Гейсте он направился к священнику и передал ему письмо. Священник сказал ему:

– Ты молодец; но знай, что, кто бы ни ходил в субботу ночью в дюны, его находят на песке мёртвым. Рабочие, починяющие плотины, и прочие ходят по нескольку человек. Уже темнеет. Слышишь, как воет weer-wolf в своём углу? Неужто он, как и накануне, всю эту ночь будет выть так ужасно на кладбище? Да благословит тебя Господь, сын мой, но лучше не ходи.

И священник перекрестился.

– Пепел стучит в моё сердце, – ответил Уленшпигель.

– Ну, если ты так исполнен мужества, я помогу тебе.

– Отец, – сказал Уленшпигель, – вы бы сотворили благое дело и для меня и для бедной округи, доведённой до отчаяния, если бы вы отправились к Тории, матери убитой девушки, и к её обоим братьям и сообщили им, что волк поблизости и что я решил подстеречь и убить его.

Священник ответил:

– Если ты ещё не знаешь, на какой дороге тебе его ждать, то стань на той, которая ведёт к кладбищу. Она проходит меж двух живых изгородей. Два человека не могут на ней разойтись.

– Там и буду поджидать, – сказал Уленшпигель, – а вы, отец, благородный сотрудник в деле освобождения, прикажите и повелите матери девушки, её мужу и братьям быть в церкви хорошо вооружёнными, прежде чем пробьёт вечерний колокол. Если они услышат, что я закричал чайкой, значит, я видел оборотня. Тогда пусть они ударят в набат и прибегут ко мне на помощь. Есть ещё смелые люди?

– Нет, не найдётся, сын мой, – сказал священник. – Рыбаки боятся оборотня больше, чем чумы и смерти. Ах, не ходи туда!

Уленшпигель ответил:

– Пепел стучит в моё сердце.

– Я сделаю по-твоему, будь благословен, – сказал священник. – Хочешь пить или есть?

– И пить и есть, – ответил Уленшпигель.

Священник дал ему пива, хлеба и сыра. И Уленшпигель поел, выпил и пошёл.

И, идя своей дорогой и подняв глаза, он видел, как сидит его отец Клаас в сиянии подле Господа Бога в небесах, озарённых блеском месяца; он смотрел на море и тучи и слушал завывания ветра, дувшего со стороны Англии, и говорил:

– О чёрные тучи, так стремительно несущиеся, повисните, как месть, на ногах убийцы. Ты, грохочущее море, ты, небо, омрачившееся, как пасть преисподней, вы, волны, скользящие своими пенистыми гребнями по мрачным водам и яростными нетерпеливыми толчками сотрясающие друг друга; вы, бесчисленные огненные звери, быки, барашки, кони, змеи, несущиеся по течению или, поднявшись, изрыгающие огненный дождь; ты, чёрное-пречёрное море, ты, скорбью омрачённое небо, придите все и помогите мне справиться с оборотнем, злым убийцей молодых девушек. И ты, ветер, жалобно завывающий в зарослях дюн и в корабельных снастях, ты – голос жертв, взывающих к Господу о мести, о том, чтобы он был мне помощником в моём замысле.

И он спустился в долину, покачиваясь, точно голова его отяжелела от излишней выпивки, а желудок – от капусты.

Он напевал, икал, зевал, плевался, иногда останавливался, делая вид, будто его рвёт, но в действительности он и минуты не переставал зорко следить за окружающим; и, услышав вдруг дикое завывание, он остановился и начал блевать, притворяясь мертвецки пьяным.

При ярком свете луны он отчётливо увидел длинную фигуру волка, подвигавшегося к кладбищу.

Он снова закачался и пошёл по тропинке меж зарослей. Здесь он как будто споткнулся, а сам поставил капкан навстречу оборотню. Затем зарядил самострел, прошёл десять шагов дальше и остановился, всё качаясь, как пьяный, икая, крякая, – но на самом деле дух его был ясен и глаза и уши напряжённо внимательны.

И он не видел ничего, кроме чёрных туч, с безумной быстротой мчавшихся по небу, и приземистой, короткой коренастой чёрной фигуры, приближавшейся к нему, и не слышал ничего, кроме жалобного завывания ветра и бушующего моря и скрипа усеянной ракушками тропинки под тяжёлыми неровными шагами.

Он притворился, будто хочет сесть, тяжело упал, будто пьяный, на дорогу и стал блевать на неё.

И тут в двух шагах он услышал лязг железа, потом удар капкана, который захлопнулся, и крик человека.

«Оборотень попал передними лапами в ловушку, – размышлял он, – вот он подымается, старается сбросить капкан и убежать, но уйти ему от меня не удастся».

И он выстрелил из самострела и попал ему в ногу.

– Он ранен, – сказал Уленшпигель и закричал чайкой.

Тотчас с колокольни понеслись звуки набата, и пронзительный голос мальчика закричал на всё местечко:

– Вставайте, люди спящие, оборотень пойман!

– Слава богу! – сказал Уленшпигель.

Первые прибежали с фонарями Тория, мать убитой Беткин, муж её Лансам, её братья Иоост и Михиель.

– Пойман? – спрашивали они.

– Вон он на дороге, – сказал Уленшпигель.

– Слава богу! – вскричали они и перекрестились.

– Кто там звонит? – спросил Уленшпигель.

– Это мой старший сын, – ответил Лансам, – младший бегает по городу, стучится в дома и объявляет, что оборотень пойман. Спасибо тебе!

– Пепел стучит в моё сердце, – отвечал Уленшпигель.

Вдруг оборотень заговорил:

– Сжалься надо мной, Уленшпигель.

– Волк заговорил, – изумились все и перекрестились.

– Это дьявол, он уже знает имя Уленшпигеля,

– Пожалейте, – продолжал голос, – помилуйте меня. Пусть смолкнет колокол: он звонит за упокой души успоших, – я не волк. Мои руки перебиты капканом, я стар и истекаю кровью. Сжальтесь! Что это за пронзительный детский голос, будящий весь город. Сжальтесь!

– Я слышал когда-то твой голос! – крикнул Уленшпигель. – Ты рыбник, убийца Клааса, вампир, загрызший девочку. Земляки и землячки, не бойтесь. Это старшина рыбников, по вине которого умерла в горе Сооткин.

И одной рукой он схватил его за горло, другой вытащил свой нож.

Но Тория, мать убитой Беткин, удержала его.

– Его надо взять живьём, – кричала она и рвала клочьями его седые волосы и царапала ему ногтями лицо.

И она выла от горя и ярости.

И оборотень, руки которого были защемлены в капкане, бился на земле от нестерпимой боли, крича:

– Сжальтесь, сжальтесь! Уберите эту женщину! Дам два червонца! Разбейте колокола! Где эти дети, которые кричат так невыносимо?

– Возьмите его живьём, – кричала Тория, – пусть заплатит!.. А, колокола! По тебе это погребальный звон, убийца! На медленном огне! Раскалёнными клещами! Пусть заплатит за всё!

И она подняла лежавшую на дороге вафельницу с длинными ручками. Взглянув на неё при свете факелов, она увидела, что внутри пластинок, изрезанных по брабантскому образцу глубокими бороздами, приделаны ещё длинные острые зубья, так что в целом эта вафельница напоминала железную пасть; когда её раскрывали, она имела вид разверстого зева охотничьей собаки.

Тория держала вафельницу, открывала, захлопывала и, точно в припадке бешенства, звякала железом. Она скрежетала зубами, хрипела, как умирающая, стонала от невыносимых страданий неутолённой мести, кусала рыбнику вафельницей руки, ноги, всё тело и особенно старалась захватить горло. И при каждом укусе она приговаривала:

– Так он кусал мою Беткин этими зубами. Теперь он платит! А, кровь течёт, убийца? Господь справедлив. Погребальный звон. Беткин зовёт меня отомстить. Чувствуешь зубы? Это Господня пасть.

И она непрерывно и безжалостно кусала его и, когда не удавалось укусить, била его железом. Но так велика была её жажда мести, что она не убила его.

– Пощадите! – кричал рыбник. – Уленшпигель, ткни ножом, я скорее умру! Убери эту бабу! Разбей погребальные колокола, убей этих кричащих детей!