Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти - Саймон Монтефиоре

Это было время наивысшего могущества генерального комиссара Ежова. Он находился в зените власти и славы. На больших праздниках фоторепортеры обязательно снимали Ежова во время прогулки по Кремлю с самим товарищем Сталиным. Чекист смеялся и часто курил папиросу, которая казалась слишком крупной для него.

Слушая 6 ноября долгие речи партийных руководителей в Большом театре на торжественном заседании, посвященном Октябрьской революции, американский посол Дэвис внимательно наблюдал за Сталиным, Ворошиловым и Ежовым. Они часто о чем-то шептались и улыбались. «Правда» называла наркома внутренних дел «несгибаемым большевиком, который днями и ночами распутывает нити фашистских заговоров и обрубает их одну за другой». В его честь называли города и стадионы. Для казахского барда Джамбула Джабаева Николай Ежов был «пламенем, сжигающим змеиные норы».

Семья Ежовых жила на роскошной даче в Мещерине недалеко от Ленинских Горок. У многих большевистских руководителей там были загородные дома. На даче имелся обычный набор удобств советского вождя: домашний кинотеатр, теннисный корт и многочисленная прислуга. Своих детей у Ежовых не было. Они взяли из детского дома сироту, Наташу. Для нее Ежевика стал нежным и любящим отцом. Он учил приемную дочь играть в теннис, кататься на велосипеде и коньках. На фотографиях мы видим, как Ежов крепко обнимает Наташу. На снимках он ничем не отличался от любого другого нормального отца. Ежов баловал девочку подарками и часто играл с ней, возвращаясь домой с работы.

Когда нарком Ежов начал бросать в мясорубку террора иностранных коммунистов и русских, вернувшихся из эмиграции, к нему обратилась с просьбой о помощи бывшая эмигрантка Вера Трейл. Эта хорошенькая женщина была дочерью Александра Гучкова, известного царского либерала. В то время она была беременна и очень тревожилась за судьбу друзей.

Вере позвонили после полуночи: «Говорит Кремль. Товарищ генеральный комиссар готов вас принять».

Лимузин отвез Трейл в Кремль. Ее ввели в длинный тускло освещенный кабинет с лампой, накрытой зеленым абажуром. Аромат власти часто творит чудеса. Вера Трейл с первого взгляда влюбилась: «…Прекрасно высеченное лицо, коричневые вьющиеся волосы и голубые глаза (такой голубизны я никогда не видела), маленькие изящные руки». Она рассказала, что НКВД арестовал ее друзей, в основном писателей. Ежов умел слушать не перебивая. Он создавал впечатление, что ему очень интересен рассказ собеседника. Нарком отпустил охрану и сказал:

– Обычно я не принимаю незнакомых людей наедине, без охраны.

– Меня вы можете не бояться, – начала флиртовать просительница. – Я даже не захватила сумочку.

– Вижу. У вас только папиросы «Беломор»… Но вы сказали, что беременны, так ведь?

– Нет, я не говорила. Разве это не видно? – Огромный живот Веры свидетельствовал лучше всяких слов.

– Я вижу у вас на животе большую выпуклость, – пошутил Ежов. – Но откуда мне знать, что там не бомба, которую вы ловко спрятали в подушку? Ведь вас прежде, чем впустить, никто не обыскивал, не так ли?

Нарком встал, вышел из-за стола и направился к Трейл. На его лице было такое выражение, словно он собирался проверить ее живот. У Трейл от удивления широко раскрылись глаза. Ежов остановился на полпути, рассмеялся и вернулся на место.

– Конечно, вы беременны, – сказал он. – Я просто пошутил.

Сцена, разыгравшаяся в кабинете наркома внутренних дел в разгар ночи, как нельзя лучше показывает, каким чувством юмора он обладал.

Ежов пообещал рассмотреть просьбу Трейл, вновь принять ее и заботливо посоветовал отправляться спать.

На следующую ночь Вере Трейл опять позвонили из приемной Ежова. «Немедленно уезжайте в Париж!» – огорошил ее наркомовский адъютант.

Утром перепуганная Вера ни свет ни заря примчалась на вокзал, села на поезд и уехала в Париж. Она была твердо убеждена, что Николай Ежов, рискуя собственным положением, а может, и больше, чем положением, спас ей жизнь. Возможно, она права. Всех ее друзей расстреляли, а она осталась жива.

И все же физической привлекательности просителя или просительницы в подавляющем большинстве случаев было недостаточно для того, чтобы спасти жизнь врага. У Ежевики развивался роман с Евгенией Подольской, женой посла в Польше. Они встречались в тридцатые годы. Ежов даже предлагал ей остаться в Москве, но Подольская отказалась. В ноябре 1936-го она была арестована, а 10 марта 1937 года – расстреляна.

Ежов забрасывал своего непосредственного начальника, Молотова, донесениями о многочисленных заговорах, которые «раскрыл». «Я всегда считал, что наибольшую ответственность нес Сталин и мы, поощрявшие его и активно помогавшие, – писал позже Вячеслав Молотов. – Лично я всегда проявлял активность и полностью поддерживал принимаемые меры. Сталин был прав: лучше снести одну невинную голову, чем…» Железный Лазарь соглашался: «Иначе бы мы никогда не победили в войне». Молотов не кривил душой, говоря о своей активности. Он, не задумываясь, подписывал расстрельные списки и, очевидно, добавлял имена к спискам жен «врагов», таких как Косиор и Постышев. Все они были расстреляны. Из двадцати восьми комиссаров, работавших у Молотова в начале 1938 года, двадцать были убиты.

Сталин как-то увидел в очередном списке несчастных большевика Г. И. Ломова.

«А он сюда как попал?» – спросил вождь. «Предлагаю немедленно арестовать негодяя Ломова», – написал в ответ Молотов.

Однажды председатель Совнаркома поинтересовался у Ежова об одном известном и уважаемом профессоре: «Почему этот человек все еще в комиссариате иностранных дел, а не в НКВД?»

Когда по ошибке сожгли несколько книг Ленина и Сталина, Молотов приказал Ежевике как можно быстрее расследовать дело и сурово наказать виновных.

Молотову донесли, что один областной прокурор выступал против чисток и вполне справедливо пошутил: как Сталин и Молотов, при таком количестве заговоров против них, до сих пор живы? Премьер рассердился и написал в НКВД: «Расследовать и согласовать с Вышинским. Молотов».

Лазарь Каганович тоже громил врагов народа не покладая рук. Он утверждал, что в СССР нет ни одной железной дороги, на которой не было бы троцкистско-японских вредителей. Железный Лазарь написал как минимум тридцать два обращения в НКВД. В них он требовал арестовать восемьдесят три своих сотрудника. Его подпись стоит под расстрельными списками, в которых значатся фамилии 36 тысяч человек. Железнодорожников хватали и расстреливали сотнями. В конце концов один чиновник из ведомства Кагановича позвонил Александру Поскребышеву и предупредил, что на одной железной дороге совсем некому работать.