Антистерва - Анна Берсенева

– Нет, Ванюшик, по покойникам только евреи называют. Да к тому же Екатерина – великомученица, нехорошо ребенку такое имя. А Инночка и звучит оригинально, и бабушке приятно. Охотнее будет с внучкой возиться!

Возражать он не стал. Да и что он мог возразить? Времени на то, чтобы помогать жене, у него совсем не было. У него не оставалось времени даже на то, чтобы подработать для содержания семьи: он учился не на таком факультете, который позволял бы это делать. К тому же он продолжал заниматься спортом – теперь уже не только потому, что любил плавание, а потому, что должен был находиться в хорошей физической форме, иначе о космосе нечего было и мечтать.

Поэтому Иван не стал возражать и когда Лида предложила потихоньку продавать «на прожитье» дедову библиотеку.

– Это же все по истории, – резонно заметила она, изучив книжные полки. – Тебе по работе не пригодятся. Только пыль собирают, а стоят, между прочим, немало, я в букинистическом спрашивала. Особенно журналы эти – раритет, сказали.

Журналы были совсем старые, с хрупкими желтыми страницами. Были даже из восемнадцатого века, один назывался смешно – «Трутень». В детстве и ранней юности Иван любил листать эти журналы, разбирая затейливые, с «ятями», строчки. Но теперь у него в самом деле не было на это времени.

Лиде он впервые изменил через месяц после рождения дочки. Даже не потому, что его так уж сильно тяготило неизбежное после ее родов воздержание. Просто при виде девчонки, которая открыто и весело напрашивалась на секс, он почувствовал, как все у него внутри встрепенулось, как исчез тот тусклый налет, который, он думал, теперь будет лежать на душе всегда. Девчонка была своя, дворовая, Ирка. Она рано вышла замуж и укатила с мужем куда-то на Север, а теперь вот приехала одна, навестить родных. Иван встретил ее на дне рождения у Коляныча.

– Ой, Ванька! – засмеялась Ирка, когда, нацеловавшись до боли в губах и налюбившись до такой же сладкой боли, они лежали на узкой кровати Колянычевой сестры; гулянка продолжалась в соседней комнате. – И чего я замуж поспешила, не знаешь? Муж у меня парень простой, незатейливый, да у нас там и все такие. А ты на мне как на скрипочке играешь! Может, плюнем на всех и поженимся? – подмигнула она.

– Нет уж. – Иван поцеловал ее в припухшие губы. – С меня хватит.

– Ну и правильно, – кивнула Ирка. – Что в этой семейной жизни? Привычка, больше ничего. А страсть должна вспыхивать и отгорать мгновенно, – авторитетно добавила она.

Иван засмеялся. Но, в общем, Ирка была права. Его семейная жизнь была сплошной привычкой, притом с самого начала.

Так жили все. Так жили его родители – совершеннейшие люди, с которыми он даже рядом не мог поставить себя, далекого от совершенства.

О другой жизни, которая коснулась его лишь однажды, мимолетно и сильно, в ту ночь в квартире Ермоловых, Иван старался не вспоминать.

Он приехал в Москву так поздно, что в своем дворе места для машины не было, поэтому пришлось ставить ее рядом, возле углового дома. Он уже шел к своему подъезду, когда вдруг услышал:

– Ваня! Шевардин! А ты что на Земле делаешь?

Иван улыбнулся такому философскому вопросу, заданному вовсе не философским тоном, и пошел навстречу парню, который и сам уже шел ему навстречу, раскинув руки.

– Привет, Матвей Сергеич, – сказал Шевардин, обнимая его. – Я-то ладно, а вот ты почему здесь?

Матвей Ермолов ушел в армию, кажется, уже давно. Шевардин узнал об этом от его отца, когда ненадолго приезжал из Америки перед вторым полетом. Ушел неожиданно для всех: не из такой он был семьи, в которой принято отпускать мальчиков в армию из университета. Впрочем, Матвей был и не совсем обычный интеллигентный мальчик. То есть интеллигентности ему было не занимать – Шевардин с самого Матвеева детства замечал, что и внутренним ненапускным тактом, и всей манерой держаться тот неуловимо похож на свою маму. Но при всем этом такте, при всем безупречном воспитании очень уж он был… лихой парень. Даже непонятно, в кого: Сергей был совсем другой, спокойный, закрытый человек. А сын у них с Анютой получился бесшабашный и подвижный, как ртуть.

Поэтому, может быть, не приходилось удивляться, что Матвей бросил университет и уехал служить к черту на рога – в Таджикистан, на границу.

– В отпуске, что ли? – спросил Шевардин.

– Ты, Вань, у себя в космосе совсем в теорию относительности погрузился и счет времени потерял, – засмеялся Матвей. – Я три года отслужил, какой отпуск? Вернулся уже. И так лишний год пересидел на сверхсрочной.

– Так понравилось в армии? – удивился Шевардин.

– Да не то чтобы понравилось… Просто как-то неловко было уходить. Людей не хватает, ребята пашут каждый за пятерых. Ну, а теперь таджикские братья сказали, что в услугах наших больше не нуждаются. Сами будут свою границу охранять, чтоб наркота мимо их карманов не проходила. – Его лицо на секунду стало жестким, глаза прищурились, и вся бесшабашность мгновенно исчезла. – Ну и хрен с ними. Насильно мил не будешь.

Видно было, что говорить об этом Матвею неприятно.

– Девушку ждешь? – спросил Шевардин, окидывая его быстрым взглядом.

Похоже, что Матвей был одет «на выход» – с хорошей простотой уверенного в себе мужчины.

«Вырос парень, – подумал Иван. – И возмужал за три года. Небось девчонки теперь так и липнут. Да они от него и раньше вряд ли бегали».

– Тетушку сопровождаю, – улыбнулся Матвей. – Она в моей квартире будет жить, на Ломоносовском, а я у девчонки одной пока перекантуюсь.

– Какую еще тетушку? – удивился Иван. – Что-то я у тебя никакой тетушки не помню.

– Так раньше и не было, я ее случайно в Таджикистане обнаружил. Отца двоюродная сестра. Зато какая! – Зеленые Матвеевы глаза весело сверкнули. – Ей-богу, Вань, если б не родная кровь, не удержался бы. Да вон она идет – оцени.

Шевардин повернулся на звук открывшейся подъездной двери и почувствовал, как глаза у него лезут на лоб. Буквально, не фигурально.

– Да, – сказал он. – Тетушка что надо. Здравствуйте, Лола. Елена Васильевна.

Глава 4

– Вместо счастья? – переспросила Анна. – Нет, не вместо. Как данность. Я ведь Пушкина лет с пяти наизусть помню. Ну, если не все его, то очень многое. Вот с детства и знала, что на свете есть покой и воля. А когда Сережу увидела, то сразу почувствовала: вот он – покой и воля. И не вместо счастья, а счастье и есть. Я не знаю, почему так, Лена, не спрашивай, – улыбнулась она.

А Лола и не думала спрашивать. Эти пушкинские слова в самом деле относились к ее двоюродному брату так же, как свет относится ко дню – неотъемлемо. Достаточно было поговорить с Сергеем Ермоловым пять минут, чтобы это понять. Да можно было и не говорить – просто понаблюдать, как он курит, разговаривает по телефону, ведет машину… Покой и воля были в нем так же очевидны, как в его жене, – особенное, очень тонкое и точное прикосновение к жизни.