Советская фантастика 80-х годов. Книга 2 (антология) - Владимир Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каких чудовищ пришлось выпустить из недр! Сквозь пелену дыма тусклым красным кружочком едва светило солнце. С неба свешивались длинные серые струи. Нечем было дышать.
— Смотрите! Такой была Земля миллиард лет тому назад! — не унимался Левкович.
— А это кончится? — пролепетал Спринглторп. Вдруг и это не кончится. Вдруг все это…
— Кончится! — кричал Левкович. — Вот выдавит очажок и кончится. Еще три недельки — и будет тишь да гладь!
— Господин президент, мсье академик, — торжественно заявил капитан Хараламбос, отмывшись в очередной раз. — Мне, капитану корабля, по морским законам принадлежит право назвать вновь родившуюся сушу. Я намерен воспользоваться этим правом, но поскольку ее создателем являетесь вы, мсье академик, то прошу вас, нет ли у вас пожеланий?
— Ах вот как! Ну хорошо. Не откажусь. Я хочу, чтобы хребет именовался хребтом Геофизики. Вот так. А горы можете называть, как вам угодно. Они меня не интересуют.
— Решено, — кивнул Хараламбос. — Весь хребет отныне нарекается хребтом Геофизики. А эта гора да именуется Гефестион Бореалис. Я сообщу сейчас об этом по флотилии.
Да, вслед за «Эльпидифоросом» следовал целый флот. Два крейсера, два эсминца, вдали на горизонте— авианосец, несколько подводных лодок в походном положении — только рубки торчат из воды. Военные суда под вымпелами и флагами, ороговевшими от давней боевой славы, с достоинством выполняли приказы своих адмиралтейств: выражать неодобрение своих правительств молчаливой ощеренностью вооружения. Баркарис был в восторге от такого эскорта. «У нас на борту президент республики. Надо им объявить. Пусть салютуют», — кичливо заявил он, едва только Спринглторп ступил на палубу танкера.
— Я вас прошу, не нужно, — попросил Спринглторп.
— Президент здесь неофициально, — нашелся Дэд Борроумли.
— Как хотите, суперкарго, — пожал плечами разочарованный Хараламбос. — Но учтите: это против правил. И от этого баклажана вы все равно не спрячетесь.
«Этим баклажаном» он именовал пришедший сюда два дня тому назад теплоход «Авзония». Теплоход был битком набит журналистами, фоторепортерами и неуемной публикой, собравшейся со всей Европы. На полубаке «Авзонии» красовался транспарант: «ПОДАВИТЕСЬ СВОИМИ БОМБАМИ!», на полуюте реяло светящееся полотнище: «ХЭЙЯ, ХЭЙЯ, МОЛОДЦЫ!» По нескольку раз в день на теплоходе вспыхивали шумные сражения между полубаком и полуютом. С воплями, хлопаньем петард и метанием гранат со слезоточивым газом. «Авзония» шныряла короткими галсами по всей флотилии, старалась прижаться к «Эльпидифоросу». Стоило кому-нибудь появиться на падубе танкера, на «Авзонии» начиналось неистовство. Ослепительно мигали фотовспышки, десятки радиомегафонов наперебой славили, проклинали, сулили бешеные деньги за интервью и просто разражались дурацкой какофонией. Прошлой ночью кто-то метнул оттуда на «Эльпидифорос» зажигательную шашку. Хараламбос озлился, и теперь, едва «Авзония» ложилась на сближение, он включал вдоль всего борта противопожарные водометы и недвусмысленно наводил их на «баклажан». Подействовало. «Авзония» стала держаться в стороне.
Прибытие Спринглторпа, конечно, не ускользнуло-от глаз авзонцев. Теплоход все же не рискнул приблизиться, но вот уже второй час подряд исходил неистовым, ни на миг не умолкающим криком.
— Через месяц остров войдет в контакт с горной цепью, — продолжал Левкович. — Это если скорость движения не изменится. У нас тут нет единства взглядов. Я считаю, что скорость начнет убывать недели через две.
Внезапно желтоватую колонну пара на горизонте развалил на две части стремительно вздымающийся черный фонтан. Он рос, рос, и вот верхушка его сломалась, словно ткнулась в невидимый потолок, и стала распространяться в стороны, ниспадая по клубящемуся ободу трепещущей черной вуалью. Вокруг фонтана один за другим явились на небе белые концентрические круги. Спринглторп увидел: от горизонта к кораблю несется ослепительная серебряная полоса.
— Л-ложись! — отчаянно крикнули ему в уши.
Танкер стал стремительно разворачиваться, все вокруг попадали на палубу — он еще успел удивиться этому, — как вдруг воздух дрогнул, опора под ногами исчезла, его ударило со всех сторон, но резче всего в спину и в затылок, и он мешком сполз вдоль чего-то твердого. Грохота не было, но в ушах осталось что-то нечеловеческое, всеподавляющее. В носоглотке освободилось, он непроизвольно поднес руку к лицу и изумился, увидя, как легко и обильно бежит по ней алая кровь.
Перед глазами что-то замелькало, он словно взлетел. С отвращением, нежеланием, страхом. «Не хочу, — сказал он. — Не хочу». Но язык не послушался, губы не подчинились, и он стал жевать это слово, выплевывать. Оно не выходило, не отклеивалось, а перед глазами мелькали бессмысленные, бессвязные картинки: небо, черный фонтан, трап, люк, поручни, потолочные плафоны, дверь с красным крестом. Он понял, что этого не надо видеть, и покорно закрыл глаза.
Когда он их открыл, то увидел солнечный свет и лицо Памелы Дэвисон. Милое лицо, губы, глаза, брови и рыжеватые, словно искрящиеся волосы.
— Памела, вы? Как вы здесь очутились? — спросил он и не услышал собственного голоса.
— Здравствуйте, капитан, — немо заторопились губы Памелы.
— Я ничего не слышу, — пожаловался он. — Здорово меня трахнуло. Танкер в порядке?
— Да, — ответила Памела. — Все в порядке, капитан.
— Я оглушен или ранен?
— Лежите, лежите спокойно.
— А что? Так плохо?
— Нет-нет, но врачи говорят: вам нужен абсолютный покой. Еще несколько дней.
Врачи? Откуда здесь, на танкере, врачи? Или он не на танкере?
— Где мы?
— В Тулузе. В госпитале.
— Давно?
— Несколько дней.
— Дней? А как же там?
— Остров остановился?
— Останавливается. Там сейчас никого нет. Очень сильные сотрясения. Но он больше не тонет. Пока вместо вас Ангус. Он в Париже.
Как немного он в силах сказать, и как много нужно сказать! Нельзя… чтобы там никого не было! Неужели они не понимают? Он долго лежал неподвижно и, ворочая слова, думал, как сказать, чтобы все поняли. Чтобы Памела поняла.
— Там подснежники цветут?
— Наверно, цветут, капитан.
— Видишь? Они там. Никуда не ушли. И мы должны так же. Кто-то должен. Кто-то должен там быть все время. Просто жить. Как подснежники. Понимаешь?
Она кивнула, и его сердце задохнулось от благодарности. Он попытался поднять руку и погладить ее волосы, но рука не послушалась.
— Я буду там жить, — упрямо сказал он. — Ты поедешь со мной?
— Да, — ответила она.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});