Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства - Владимир Михайлович Зензинов

самоубийство! Разве с чувством самоубийства можно идти в Боевую организацию? Сюда надо идти с любовью. «Нет больше той любви, как отдать жизнь свою за други своя». Любовь к людям – это и есть любовь к жизни. Я вовсе не хочу кончать с собой. Я хочу жить. Если бы речь шла о самоубийстве, то разве не проще прыгнуть сейчас, с этого железного моста, в кипящую воду Иматры? Нет, я хочу жить, чтобы бороться. Жизнь есть борьба.

Разве не лозунгом нашей партии являются слова немецкого философа Фихте: «В борьбе обретешь ты право свое!» Мы боремся за жизнь, за право на нее для всех людей. Террористический акт есть акт, прямо противоположный самоубийству – это, наоборот, утверждение жизни, высочайшее проявление ее закона. А если при этом придется погибнуть, ну, что же, значит, такова моя судьба, ибо «судьба жертв искупительных просит». Разве не Иван Каляев, всем нам дорогой товарищ, героем погибший на виселице за убийство великого князя Сергея Александровича, писал в одном из своих стихотворений (он был не только террористом, но и поэтом):

Что мы можем дать народу, Кроме умных, скучных книг, Чтоб помочь найти свободу? Только жизни нашей миг!

Решение принято. На душе ясно, светло, радостно. В бульварных романах любят изображать заседания революционных заговорщиков-террористов следующим образом. В полутемной комнате где-нибудь в подвале сидят в черных масках люди и бросают между собой жребий – кто из присутствующих должен взять на себя убийство приговоренного «тайным комитетом» к смерти. И тот, на кого указал рок, идет со смертью в душе, не смея ослушаться, потому что ослушание грозит смертью ему самому от руки заговорщиков, связанных круговой порукой…

Все это, может быть, очень занимательно и действует на воображение любителей и любительниц бульварных романов, но совершенно не соответствует действительности. Это, во всяком случае, не соответствовало традициям и обычаям, которые установились в нашей партии: вхождение в Боевую организацию всегда было добровольным.

За все время существования Боевой организации – с 1902 до 1910 года – я не знаю ни одного случая, когда это было бы иначе. В Боевую организацию не только никого не набирали, но никогда даже не приглашали – в нее всегда вступали добровольно, по собственному свободному решению. Принятия в состав Боевой организации надо было всегда добиваться. Для члена партии это была величайшая честь, потому что члену Боевой организации вверялось доброе имя и честь партии, и он должен был это заслужить, ему должно было быть оказано высшее доверие.

Припоминаю сейчас один случай, когда желавший вступить в Боевую организацию объяснил свое желание неудачно сложившейся личной жизнью – у него были неприятности на романтической почве, и он решил покончить с собой, почему и предложил свои услуги Боевой организации. Ему ответили резким отказом. Когда желающий вступить в Боевую организацию заявлял о том Центральному комитету или его агентам, его кандидатура тщательно оценивалась и взвешивалась – иногда надо было ждать ответа месяцами. Я лично знаю десятки случаев, когда заявлявшие о своем желании вступить в Боевую организацию получали отказ. И вместе с тем я должен сказать, что революционное настроение в стране было в то время так сильно, жертвенный порыв среди революционеров так велик, что недостатка в людях никогда не было. Боевая организация всегда имела в своем распоряжении и в своих рядах столько человек, сколько ей было в данный момент необходимо, – и всегда еще оставался запас.

Несколько десятков лет прошло с тех пор… Из сотни лиц, состоявших в Боевой организации за восемь лет ее существования (1902–1910 гг.), в живых сейчас осталось вряд ли больше десятка (я попробовал составить поименный список членов Боевой организации – их оказалось 78; оставшихся по настоящее время в живых – во Франции (3 человека), Соединенных Штатах (3) и в Палестине (1) – всего, стало быть, семеро (на исчерпывающую полноту этих данных я не претендую). Боевая организация превратилась для живущего поколения почти в легенду. Тем больше хочется рассказать о ней все, что знаешь, но рассказать одну лишь правду.

Главой Боевой организации был в то время (январь 1906 года) Евгений Филиппович Азеф.

Да, тот самый знаменитый Азеф, который через три года после этого был разоблачен как провокатор, который с самого своего вхождения в партию социалистов-революционеров, то есть с 1901 года, служил в Департаменте полиции и за деньги выдавал правительству на смерть своих товарищей по партии. Его имя стало в истории нарицательным, как имя предателя и провокатора. Но тогда мы любили его и уважали, как одного из руководителей нашей партии, как незаменимого и неуловимого главу нашей Боевой организации, на революционном счету которой было уже столько славных дел. И я любил его…

Его помощником был не менее легендарный герой революционного подвига, Борис Викторович Савинков, который через 18 лет при не выясненных до сих пор обстоятельствах погиб в большевистских застенках в Москве; официальная версия говорила о самоубийстве – я не сомневаюсь, что он большевиками был убит. Я был близок также и с ним – более блестящего и интересного человека я не встречал в своей жизни; и я тогда любил его.

Я заявил Азефу о своем желании вступить в Боевую организацию. Это было уже в Гельсингфорсе, куда после съезда партии на Иматре многие из нас переехали, чтобы там перегруппироваться и снова разъехаться по России для продолжения революционной работы. Азеф мне сказал, что даст ответ на другой день. Почему-то я не сомневался, что буду принят. И в самом деле, когда я на другой день в назначенный час пришел к Азефу, то застал у него Бориса Савинкова, который, вместо приветствия, крепко меня обнял и поцеловал. Я понял, что был принят. Так Азеф мне и сказал. Сюда же пришел и Абрам Гоц. Несмотря на нашу большую близость с ним, он никогда мне не говорил, что уже работает в Боевой организации, но я сам это подозревал. И это, вероятно, оказало немалое влияние на мое решение. Он, наоборот, отнесся к моему принятию в состав Боевой организации без всякой радости – пожалуй,