«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974 - Борис Васильевич Зубков

и зачислить его в состав экспедиции, резонно считая, что энергичный, способный и преданный молодой человек, несомненно, будет полезен делу. Узнав об этом решении, Шираст выразил неудовольствие и в форме деликатной, но весьма решительной сказал профессору, что подобные действия непременно должны согласовываться с ним. Вудрум вспылил:

— Позвольте, позвольте, господин Шираст, этак вы договоритесь до того, что я и знать не буду, где мне позволено распоряжаться, а где я должен буду исспрашивать вашего соизволения. Рабочего экспедиции я нанять не имею права, оказывается, а отдать в починку башмаки разрешаете?

— Иван Александрович, помилуйте, да зачем же представлять все в таком виде? Ведь я только хотел предупредить, предостеречь. Вы человек чуткий, добрый, но увлекающийся. Сегодня пожалели этого бродягу, а завтра…

Вудрум не успокаивался.

— А завтра? Продолжайте, продолжайте. Вы что же это, сударь, опеку учинить желаете? Не выйдет!

— Да я вовсе не об этом, профессор, помилуйте. Я просто хотел бы, ну как вам сказать… Поймите, мое положение весьма щекотливо. Вы ведь знаете, я отношусь к вам с величайшим уважением, и вместе с тем… Вместе с тем я обязан выполнять поручение Гуна Ченснеппа, принимать в расчет многие, подчас вовсе не учитываемые вами обстоятельства. Экспедиция еще не начала работу, нам предстоят трудности самые различные, и прежде всего такие, которые связаны с людьми. Поверьте, наши работы на Паутоо будут встречены далеко не радушно. Возникнет противодействие жреческой касты, а получить поддержку губернатора будет не так уж просто. Он человек нерешительный, консервативный — и вдруг в составе экспедиции беглый каторжник.

— Ваша настороженность мне понятна. Я тоже не жду, что жрецы встретят нас с распростертыми объятиями, но уверен, что смогу с ними поладить. Губернатор… Губернаторы, по-видимому, везде одинаковы. А вот что касается этого парня, то вы слишком опрометчиво зачисляете его в «каторжники». Я беседовал с ним. Молодой человек работал в подпольной типографии, был выслан на поселение в Восточную Сибирь и… и решил попытать счастья в чужих краях. Как вы можете понять, счастья он не нашел, хлебнул только горя, и притом предостаточно. Нужда его гнала из страны в страну. Нигде он не мог получить постоянную работу. В довершение всего тоска по родине, одиночество… И вот теперь он, русский человек, увидев наконец соотечественников, ожил, воспрянул духом… Да можете ли вы себе представить его состояние? Ведь он будет предан нам всей душой.

— Итак, профессор, вы все же не хотите изменить своего решения?

— Безусловно. Я уже обещал его устроить и не откажусь от своего обещания. Вот так.

Иван Александрович настоял на своем. Ширасту пришлось уступить. Каждый понимал, что не только в Шорпачеве дело, что эта первая размолвка не будет последней. Светлые часы прибытия в долгожданный Макими были омрачены для Ивана Александровича. Инцидент этот заставил его еще раз задуматься о положении, в которое он попал, согласившись на условия Гуна Ченснеппа. Что касается Шираста, то он стал еще более настороженным, делал все возможное, чтобы укрепить свою власть в экспедиции, а Бориса Шорпачева иначе как каторжником не называл.

Макими встретил путешественников, омытый тропическим ливнем, сияющий и оживленный.

В первые дни по приезде Иван Александрович пишет в дневнике:

«Возможность любоваться здесь тропической природой всегда побуждала меня взяться за перо, но всегда чувствовал, как бедны слова и беспомощны попытки образно передать ее буйную прелесть. Однако все о тропической природе можно сказать несколькими словами: она разнообразна до бесконечности и роскошна до утомления».

И тут же тревожные размышления о переменах в стране:

«…Да, изменилось многое. Изменилось чуть ли не все в стране, в быту паутоанцев, и изменилось, нужно сказать, под влиянием всевозрастающего стремления европейцев во что бы то ни стало подогнать под свои вкусы и привычки даже то, что было на Паутоо замечательно именно коренными отличиями от вкусов и привычек европейцев.

Не покидает чувство озабоченности и ответственности за нововведения, привнесенные зачастую насильственным путем в этот край, по-особенному милый моему сердцу. Сколь недавно он был еще далек от суеты и никчемных треволнений так называемого цивилизованного мира. Невольно думается о бережливости и уважении, с коими обязаны мы относиться к здешним обычаям и цивилизации… Насколько же она древнее, утонченнее и своеобразнее по сравнению с той, железно-электрической, которую зазнавшиеся обитатели Европы почитают не только передовой, но и единственной!»

Но не одно это огорчало русского ученого, вскоре отчетливо представившего себе, что теперь Паутоо не так уж далек от «суеты, дрязг и треволнений цивилизованного мира». Обстановка в колонии стала запутанной и тревожной.

Сразу по прибытии в Макими Вудрум начал готовиться к посещению губернатора островов Паутоо.

Вскоре он был принят в загородной резиденции правителя архипелага самым радушным образом. Деловая часть встречи состоялась после тропически роскошного обеда, устроенного в его честь, однако закончилась для Вудрума весьма и весьма неприятно. Губернатор был предупредителен во всем. Он не только со вниманием выслушал планы русского ученого, но и рассказал ему о тех начинаниях, которые проводятся в Паутоо. Метрополия всячески поддерживает самые разнообразные научные изыскания на островах. Здесь уже создано несколько лабораторий, эпидемиологическая станция, замечательный ботанический сад, расположенный близ Макими, приезжают ученые из различных стран мира, этнографический музей постоянно пополняется редкими и интересными экспонатами, собранными главным образом европейскими и американскими учеными.

— Да, господин профессор, — продолжал губернатор, — времена теперь другие. Европейская промышленность все больше нуждается в сырье, и множество фирм охотно субсидирует исследования в колонии. Добыча каучука возросла за эти двадцать лет во много раз. Пряности, сахар, джут, марганец, олово, редкие породы дерева — все это имеет огромный спрос в Европе и Америке. Страна процветает, население неуклонно увеличивается. Вы, вероятно, обратили внимание, что порт Макими перестроен заново. Проведены железные дороги, построены мосты и воздвигнуты новые отели. Электростанции теперь не только в Макими, но и в Пога, в Уинассе.

— Ведь это превосходно, господин губернатор!

— Разумеется, но… Но знаете, вместе со всем этим на Паутоо происходят события, порядком огорчающие администрацию. Участились восстания паутоанцев, в городах возникают забастовки. Паутоанская интеллигенция все чаще выступает с требованиями независимости архипелага, и даже жречество Паутоо начинает склоняться к требованиям, никак не устраивающим метрополию. Да, должен признаться, в колонии напряженное положение. И в это время вы просите разрешение на подводные раскопки у берегов Себату. Боюсь, что мы не можем рисковать этим. Сейчас страшен любой повод. Ведь остров Себату у паутоанцев считается священным. Они до сих пор верят, что именно там погребен при вулканической катастрофе храм-обиталище мистического существа, покой которого никто не смеет нарушить… Нет,