Черное колесо - Ханнес Бок

Волна поднимала нас все выше и выше, словно по хрустальным склонам синевато-серого Эвереста. Рёва я не слышал – уже давно оглох, но чувствовал его всем телом, точно лист на ветру. Вода несла нас все выше по столбу, словно поднимала жрецов в носилках на ступени вавилонского зиккурата. Я посмотрел вниз: море было далеко под нами. И от одного края горизонта до другого не видно было ничего, кроме пены.

Что мне говорил Светлов о вращении? О следовании за ходом солнца, об индусах, которые на своих вращающихся колёсах поднимаются к верхнему небу? Столб, на котором мы поднимались, всегда оставался справа от меня… Мы движемся в круге deas soil… Deas Soil.

Столб задрожал и изогнулся, как труба из расплавленного стекла. Я мог заглянуть в его мутную пустую середину. По ней, вращаясь, поднималось всё выше и выше зелёное пятно.

И тут облако получило то, что искало. «Рука» поднялась вверх, разорвав связь между морем и небом. Колонна воды обрушилась вниз, как белое тело убитого гиганта, как башни Стеклянного Города, как рухнувшее жидкое небо!

Но прежде чем она ударила нас, маленькая волна протянула мне, чтобы я мог прочесть…

Листок из проповеди Сватлова!

Потом… пустота… безвоздушная и лишённая света, и никаких ощущений, кроме отчаянной бесконечности.

27. ЧЁРНЫЙ РАЙ

Во тьме мелькнул отблеск, но это была не звезда. Он отбрасывал слабое отражение, как будто зеркало из гагата, плыл ко мне. Клок слабо светящегося тумана – туманный корабль. Облачный нос без всякого толчка прошёл сквозь меня.

Чередой проходили смутные лица. Лица, которые я знал и любил, лица, которые я почти узнавал, лица незнакомцев. На всех застыло одно и то же выражение, будто рука художника, вылепившего их, вернулась к ним спустя много лет, обновила и отпечатала имя мастера.

Экстаз – в картинах, к которым я слеп, в песнях, недоступных слуху смертного, в нежном тепле, которое, однако, испепелило бы, если бы я обладал телом; в запахе и вкусе, для восприятия которых у меня не было чувств.

Я не мог позвать их – да и услышали бы они меня? Что я для этих существ, чьи нервы настроены в унисон со сверхъестественной гармонией? Пустяк, отвратительное ничтожество – в лучшем случае слабая тень бесполезной памяти!

Но в глазах, которые я любил больше всего, слезы, хотя губы, которые я любил, улыбаются. И я услышал вздох:

– Однажды ты узнаешь… ты найдёшь меня, дорогой!

Шепчущее эхо всех поющих звёзд!

Я пришёл в себя. Буря утихла. Сквозь разрывы в тучах светило солнце. Вода и воздух были тёплые, но после сна неприятные, как выдохшееся пиво. Мы с Деборой плыли на брусе, и мне было всё равно. Я закрыл глаза, чтобы снова увидеть тьму и исчезнувшее лицо, услышать песнь, но не смог найти их. Всего лишь сон.

Течение прибило нас к группе маленьких островков. Я был заинтересован – и то чуть-чуть – лишь в одном: нужно было высадить Дебору на одном из них. О себе я не беспокоился. Пен умерла, и с ней ушло все.

Мы выбрались на остров. Два дня и две ночи, рассказывала мне впоследствии Дебора, я был без сознания. Она заботилась обо мне. В беспамятстве я много бредил, она соединила обрывки бреда. И когда я пришёл в себя, она знала о том, что произошло на борту «Сьюзан Энн», не меньше меня.

Или даже больше!

Я был удивлён и разгневан тем, что мир не исчез со смертью Пен. Он продолжал существовать, и я ненавидел его за это. Я был почти голым и обгорел бы, если бы Дебора не засыпала меня песком и не накрыла обрывками одежды. Поблизости оказался Малый остров Пальм, тот самый, на котором ловцы губок нас впоследствии подобрали. Тогда я не знал, как он называется, но видел на нём рощицы. Я убедил Дебору оседлать большой обломок ствола и поплыл рядом с нею.

Моя зажигалка дала нам возможность развести костёр, и какое-то время мы жили на кокосах и воде. Изредка нам удавалось поймать краба.

Я был мрачен и общался с Деборой не больше, чем крабы, которые бегали по песку при свете луны, подняв, как перископы гномов, на тоненьких стебельках свои крошечные чёрные глаза. Дебора никак не могла привыкнуть и к маленьким крабам, и к большим «пальмовым ворам», которые по ночам шуршали вокруг костра и со стуком сбрасывали с пальм кокосы, как раз когда она засыпала.

Большую часть времени она смотрела на море и подавала дымовые сигналы несуществующим кораблям, а также разглядывала две нитки драгоценностей, которые зашила в пояс. Когда она упрекнула меня в отсутствии интереса к подаче сигналов, я ответил, что это дьявольский мир, в котором нет ни капли справедливости, иначе Пен не отобрали бы у меня, и, что касается меня, то корабли могут вообще не являться за нами. К тому же, мрачно добавил я, если Деборе предназначено спастись, она будет спасена, и, пожалуйста, забудьте о моём существовании.

Но как фиванские монахи вынуждены были общаться с духами, так и я вынужден был разговаривать с ней, когда она пыталась утешить меня тем, что, по её мнению, превосходило всякую меру щедрости, – она предложила мне половину своих богатств.

Я выпалил.

– Оставьте себе это барахло! Пен умерла! Майк умер. Мир – это сплошной зелёный яд. А на этот хлам, – я оттолкнул её руку, – нельзя купить противоядие.

Она спокойно ответила, укладывая ценности назад в пояс:

– Противоядие – это тоже яд. От него вас вырвет, и вы будете здоровы.

Я сказал:

– Бенсон был сумасшедший. Он довёл Майка и Сватловых, леди Фитц и Бурилова до безумия. Он завёл «Сьюзан Энн» в смертельную западню и погубил её! Он подверг свои жертвы опасности, которая погубила их. Из любви и верности Пен осталась и погибла вместе с ним! Вот что любовь и верность делают с человеком в этом грязном мире! А у меня – ни царапины, как и у вас, – с ненавистью сказал я. – Почему? Какой в этом смысл?

– Нельзя обвинять Всемогущего, не зная всего.

– Но я знаю все!

– Неужели?

– Вероятно, вы хотите сказать, что Бенсон не был безумен, что он не знал о безымянном корабле и чёрном колесе, пока нас не принёс к ним ураган. Что он не подложил сокровища на остров Рафферти. Что Ирсули и её призрачные спутники использовали его, чтобы разорвать то, что привязывало их к этому миру. Что сейчас все они вместе с Ирсули наслаждаются плодами своей работы. Ведь так?

Она ответила:

– Провидение направляет наши судьбы. Все предопределено. Вы думаете, что можете делать всё, что угодно, в любой ситуации, но не вы создаёте ситуацию. Бог создаёт её. Мы лишь орудия в руках Всемогущего – поэтому вы и были спасены.

– Значит, я – Божье орудие?

– Вы должны рассказать ждущему миру о том, что видели. Как и предопределено, это вызовет цепь последствий и продвинет вперёд непостижимый план Господа.