Книга утраченных имен - Кристин Хармел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сотни людей каждый день проходили бесконечным потоком через двери отеля, и Ева вглядывалась в их лица, постепенно черствея к их слезам, привыкая к запаху запекшейся крови на полосатых лагерных робах бывших заключенных. Для себя она решила приходить сюда до тех пор, пока не найдет ответа.
И вот четвертого июня она наконец его получила. Ева устало смотрела в глаза проходивших мимо нее беженцев, и вдруг услышала, как знакомый голос слабо, едва слышно произнес ее имя. Ее сердце забилось в груди, а когда она обернулась, то увидела лицо человека, который весил не больше пятидесяти килограммов. Его щеки ввалились, кожа обтягивала кости; волосы все поседели, а борода была жидкой и спутанной. Но она узнала его в ту же минуту.
– Татуш? – прошептала она, но побоялась даже прикоснуться к нему – из опасения, что это всего лишь иллюзия, которая растает у нее на глазах?
– Это и правда ты, солнышко? – спросил он, его голос был хриплым, напоминавшим эхо прежнего голоса.
Ева лишь кивнула, а когда он заключил ее в объятия, она заметила, каким хрупким и незнакомым стало его тело, но ничто не могло сравниться с радостным ощущением того, что она вновь обнимает своего, родного человека. Она всхлипнула, уткнувшись в его плечо, а он прижался к ее. Когда же они наконец оторвались друг от друга, она заглянула в его мудрые карие глаза и увидела в них отца, которого всегда знала.
– Где мама? – спросил он ее. – Где твоя мама?
– Ох, татуш. – Ева снова заплакала. – Она умерла. Зимой 1944 года.
Его глаза наполнились слезами:
– А знаешь, я это чувствовал. Я еще оплачу ее, Ева, но сейчас я готов безмерно благодарить Бога за то, что уцелела ты.
– Я… мне так жаль, папа. Лучше бы она осталась в живых, а не я.
– Ох, солнышко, у Бога еще есть на тебя планы. И на всех нас. – Отец стер слезы с ее лица. – А нам нужно идти вперед.
Только через неделю Ева решилась рассказать отцу о том, что случилось с ее матерью. Он заплакал и попытался убедить Еву, что она ни в чем не виновата. Она с ним не соглашалась, а он настаивал, что мамуся гордилась бы ею.
– Она хотела, чтобы ты прожила счастливую жизнь, – говорил отец. – И обрадовалась бы, узнав, что ты выжила.
– Папа, я принесла ей одни только разочарования.
– Это неправда, Ева.
– Нет, правда.
Он молча выслушал ее, когда она рассказала ему о Реми: как она влюбилась в него, несмотря на возражения матери, как мамуся злилась из-за сделанного Евой выбора.
– Я подвела ее, папа, – в отчаянии закончила она. – Если бы я ее послушалась, возможно, она была бы жива.
– Если бы ты ее послушалась, солнышко, ты сама могла бы погибнуть. Ее советы привели бы тебя прямо в лапы Жозефа Пелетье, – возразил он мрачно. – То, что она твоя мать, не означает, что она всегда была права.
– Но если бы я относилась к ней с большим почтением…
– Так ты всегда проявляла почтение и к ней, и ко мне – тем, что стала хорошим человеком. Именно такой мы тебя и воспитали.
Ева закрыла лицо ладонями, а отец погладил ее по спине.
– Ты все еще любишь своего Реми? – спросил он некоторое время спустя.
– Я уверена, что его уже нет в живых, папа.
– Но ведь и обо мне ты так же думала? И вот он я, рядом с тобой. – Он замолчал. – Знаешь, родители твоей матери тоже не хотели выдавать ее за меня.
Ева подняла глаза:
– Правда?
Он улыбнулся:
– Они считали меня слишком бедным и не способным обеспечить ей достойную жизнь. Хотели, чтобы она вышла за человека по имени Симон Лозинский – сына врача. Но этот Лозинский был бездушным человеком, и, если бы твоя мать стала его женой, это разбило бы ей сердце. Мне хочется верить, что годы, которые она провела со мной, были для нее счастливыми.
– Конечно, татуш, конечно.
Он улыбнулся:
– Я хочу сказать, что каждый родитель уверен, будто он знает, что для его ребенка лучше всего. Но мы все смотрим на вещи через призму собственного опыта, и в этом наша ошибка. Иногда мы забываем о том, что дети должны жить своей жизнью.
– А как же религия Реми? Мамуся всегда говорила, что, влюбившись в него, я предаю иудейскую веру, особенно в тот момент, когда она оказалась на грани уничтожения.
– Если ты следуешь зову своего сердца, ты не можешь совершить предательства, – твердо заявил отец. – И в глубине души ты это понимаешь.
Ева ничего ему не ответила, а он наклонился к ней и прошептал на ухо:
– Поезжай, Ева. Возвращайся в Ориньон. Может, там кто-нибудь знает, что с ним случилось. Лишь тогда твоя душа успокоится, а мы все заслужили этот отдых.
– Татуш, ты поедешь со мной?
– Нет, Ева, не могу. – Он вздрогнул. – Меня пугает даже мысль о том, что я снова окажусь в поезде. А ты поезжай. Я буду ждать твоего возвращения.
Через неделю Ева, выйдя из автобуса в Ориньоне, с удивлением обнаружила, что город выглядит точно так же, как и в тот летний день 1942 года, когда они с матерью впервые приехали сюда. На балконах пышно цвели цветы, их аромат наполнял воздух, а золотисто-медовые солнечные лучи и запах хвои оживляли городские улицы. Ева на мгновение закрыла глаза, вздохнула и постаралась представить себе, что мамуся стоит рядом с ней – но ничего у нее не вышло. Ее мать давно уже превратилась в пепел, который развеял ветер.
Церковь Сен-Альбан почти не изменилась. С тех пор как Ева была здесь в последний раз, ее покрасили свежей краской, а деревья вокруг немного подросли. Теперь их ветви свисали над входом, создавая живую арку, и солнечные лучи играли в листве. Ева подошла к двери.
В церкви было тихо, и знакомая статуя Иисуса на кресте возвышалась на прежнем месте.
– Здравствуй, – прошептала она, словно приветствуя старого друга. Скамьи восстановили, церковь внутри заново покрасили и отремонтировали, и все произошедшее здесь когда-то казалось сейчас лишь дурным сном.
Она заглянула в исповедальню и в кабинет пастора за алтарем, но никого там не обнаружила, она оказалась в церкви одна. Ева глубоко вздохнула и остановилась у двери в потайную библиотеку. У нее до сих пор хранился ключ, но когда она вставила его в замок, открыть дверь не смогла. Она повторила попытку, пошевелила ключом, но с тем же результатом. Ее сердце сжалось.
– Ева? – послышался голос за ее
