Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

— Брет Флэнаган… Лана Донал.

— И?

— Она просто замерзла — пришлось принарядить. Я не кручу романы со студентками, я не Деклан Салливан. Лана художница, поэтому я привел ее сюда показать работы прославленного Генри Кларка. Ты свою группу привел за тем же, как я понимаю. И они заскучали без тебя, кажется.

— И все? Больше ты мне ничего не хочешь сказать?

— И все. Не расстраивайся, Брет. Я не забуду прислать тебе приглашение на свадьбу, если когда-нибудь решусь. А сейчас позволь нам уйти.

— Э, нет! Святой Финн никогда не ошибается, — Старик схватил Шона за руку и пригнул к себе. — У меня новый грант, слышишь?

— Брет, я ничего не желаю слышать. Ни здесь, ни сейчас, ни тем более при Лане.

— Именно сейчас и именно при этой юной леди я не буду тобой грубо послан. Они требуют от нас курс традиционной музыки… Эй, не смей отворачиваться от своего бывшего профессора! Мур, ты единственный в нашем департаменте, кто может и играть, и читать лекции по истории музыки. Шон, не выводи меня из себя! Болезнь матери, смерть отца, я все мог понять… Сейчас у тебя нет ни одной веской причины не работать. Кроме лени! Шон Мур, ты самый наглый бездельник, которых я когда-либо знал!

— У меня есть одна очень веская причина — я ненавижу преподавать. Все, Брет. С грантом, без гранта, я не возвращаюсь в университет. Точка!

Старик убрал руку и отшатнулся, как от прокаженного.

— Шон Мур! У тебя вообще совесть есть?

— Нет у меня совести! Будь здоров, Брет. Передавай привет жене и детям. Я прислал финальную правку. Больше прошу меня не беспокоить. Пошли!

Шон проволок меня от алтаря через обомлевшую толпу до самого выхода, где я пересчитала ступени почти что носом.

— Шон!

— Что?! — заорал он так, что меня передернуло, как старичка, но я не могла отшатнуться, потому что Шон держал меня в тисках своих рук прямо у груди.

— Сбавь скорость! — выдохнула я и обрела свободу.

— Извини! Я вышел из себя! Встретить его здесь в воскресенье! Я не думал, что он водит экскурсии. Прости еще раз…

— За что простить? — голос мой стал железным. — За то, что ты врал мне все это время, господин профессор, так?

— Я не сказал вам ни слова неправды, мисс Донал. Мы просто недостаточно времени еще провели вместе, чтобы нашелся повод обсудить и эту часть моего прошлого.

— Прошлого?

— Да, Лана! Прошлого! Я больше не имею к этому университету никакого отношения. Я взял этот чертов грант от Европейской комиссии, чтобы что-то перепало Брету. Я сделал свою часть, написал табулатуру для всех собранных мною мелодий для волынки. Все, мы квиты. Я всегда плачу по долгам. Теперь я свободен от проклятия фейри и ничто не заставит меня делать то, чего я не хочу делать — преподавать. Я не люблю великовозрастных коверных крыс. Если тебе нравится учить, я за тебя рад. Мне — нет!

— Но ты же получил степень профессора. Как же ты…

— Хочешь знать всю историю? — Шон схватил меня за руку, чтобы оттащить от церкви. — Тогда пойдем сядем куда-нибудь, возьмем по… — он запнулся. — По кофе. По ирландскому кофе. С виски.

О, нет. Никакая история не стоит того, чтобы ты напился!

— Английский рынок, — попыталась напомнить я.

— Я помню все, что обещал Моне и тебе тоже. Найдем паб рядышком с рынком, а потом купим продукты и домой. Не надо так на меня смотреть! Я тот, кто я есть. Тот, от кого тебя еще минуту назад воротило. Ничего не изменилось. Я больше не играю на волынке и не ставлю студентам отметки. Я кручу краны. И это то, от чего я получаю удовольствие. Хочешь считать меня идиотом, считай. Я не собирался и не собираюсь производить на тебя впечатление. Мне плевать, каким ты будешь меня вспоминать. Я уверен, через месяц ты даже не вспомнишь, как меня зовут!

— Шон!

Он зажал в ладонях грязные от травы коленки и выдохнул. Загнанная лошадь! Господи, да его сейчас разорвет! Я схватила его за плечи и прижала к себе. Он не оттолкнул меня, но и прежней силы его рук я не почувствовала.

— У меня сердце отплясывает Риверданс, — усмехнулся Шон. — Что ты со мной делаешь?

Шон ухватил меня за щеки и поцеловал, как в тот первый раз на кухне — в моей груди сердце замерло, и я едва дотянула живой до конца поцелуя. Вернее, меня спас старичок. Он шарахнул Шона по спине и бросил на ходу:

— Я жду звонка!

Шон явно хотел выругаться, но старого профессора окружали экскурсанты. Тогда Шон выдохнул и сильнее прижал меня к груди, но все же выкрикнул вдогонку Брету какую-то гадость на гэлике.

— Не переводи, — попыталась я улыбнуться, но вышла гримаса, потому что я не сумела вылезти из-под его руки.

— Не буду, — Шон взял меня за руку и потащил через кампус иной дорогой. — Так не говорят со стариками, я знаю… Но когда тебя упорно не слышат…

— Шон…

— Не говори ничего, пока не узнаешь всю мою историю. Да и потом не говори, мне уже заранее стыдно. Она такая же глупая, как и история моей собаки. Меня приняли в университете за кобеля, а я оказался сукой…

— Шон…

— Нет, терпение… Во всем, Лана, нужно терпение. Я на трезвую голову подобные вещи не рассказываю.

— Шон, еще слишком рано для выпивки.

— В Ирландии никогда не рано для выпивки, забыла? И я собираюсь заказать тебе кофе… Никто же не знает, что внутри.

— Я распробую виски. Падди мне его уже готовил. Шон, сколько в тебе еще тайн?

— Нет во мне никаких тайн. Я банален, как овсянка без варенья… Еще и остывшая.

Небо неожиданно нахмурилось окончательно, и мы действительно молча бежали через полгорода до паба. Первые капли застали нас на половине пути. Дождь не полил в полную силу, долго моросил, но Шон вымок, а моя футболка под университетским худи осталась сухой. Он усадил меня к бочке, заказал кофе и сбегал в соседнюю лавку за футболкой. День обновок прямо какой-то! Шон сидел передо мной абсолютно новый — теперь в его речах, внимательном взгляде и обходительных манерах не ощущалось диссонанса с внешним видом придурковатого ирландского водопроводчика. Придурковатость молодого профессора ему шла куда больше.

— Пей! — уставился на меня исподлобья змей-искуситель, и я не стала долго сопротивляться.

Дождинки стекали по стеклу, как мурашки по моим голым рукам. Я слизала холодные сливки и добралась до обжигающего грудь кофе. Виски добежало до кончиков пальцев, и те вспыхнули ярче лака, и огонь от них через арену бочки перекинулся на пальцы Шона, но те стали отбивать по краю бочки чечетку, не стремясь навстречу моим.

— Во всех моих неудачах виноват Деклан, — выдал Шон, сгорбившись над бокалом. — Он соблазнил мою сестру, потому мне досталось за татуировку в разы больше, чем следовало ожидать, и мне пришлось бросить школу. Деклан чувствовал за собой вину, потому постоянно пытался влезть в мою жизнь. Особенно, когда понял, что у нас с Карой все слишком серьезно, и ни она, ни я не вернемся домой. Я отбивался, пока хватало сил, а их после строек с каждым днем оставалось все меньше и меньше. Мона закатывала мужу скандалы, требуя вытащить меня из этого дерьма. Она ненавидела Кару настолько, что ни разу не перешагнула порога нашей конуры. А когда я послал Кару в школу, она встала на дыбы и сказала, что сделает все возможное и невозможное, чтобы родители ее от меня забрали. Мне пришлось сдаться — я бросил стройку, стал заниматься ремонтами и пытаться учиться, чтобы сдать выпускной экзамен. Я не знал, куда идти, хотя прекрасно видел, что черная работа утекает из рук — мне почти не с кем стало переброситься английскими фразами, вокруг были одни приезжие. Я сказал Деклану, что не знаю, что делать. Я старался, но был далеко не первым в классе. Мона в лоб сказала, что с Карой я отупел. Нет, я просто устал, устал от того, что в конце месяца мы не могли сходить в магазин. Кара заявила, что бросит учебу и станет работать целый день в сувенирной лавке, а не только вечерами. Но учебу опять бросил я. Тогда Деклан за шкирку притащил меня к Брету Флэнагану и сказал, что я играю на волынке. Идиот, я ее в руки не брал уже несколько лет. Но они заставили все вспомнить, дали стипендию, но денег нам все равно не хватало. Я вновь стал крутить краны, пока Кара не пихнула меня в «Водафон». Так с горем пополам я закончил университет, но бежал оттуда без оглядки, проклиная Деклана на чем свет стоит! Кому я нужен был с волынкой! Раз в год сыграть у кого-то на свадьбе? Я зашвырнул диплом вместе с волынкой в дальний угол и продолжил уговаривать клиентов дать нашей фирме еще один шанс. Но с Карой этого не получилось. Она повесила трубку и разорвала контракт. В тот день я умер. Я не ел, не пил, про душ вообще не вспоминал, как и про работу. Мона с Декланом тогда перепугались не на шутку и позвонили родителям. Я впервые за восемь лет увидел мать — на свадьбе Моны я к ней даже не подошел, прячась у церковных дверей. А сейчас даже не признал сразу… Если бы кто-то рассказал мне, что такое возможно, я бы рассмеялся. Но я был мертв — ни единого желания, ничего… Мать забрала меня домой и кормила через силу. Год они с отцом выхаживали меня, как ребенка. Тогда в наших краях появилась Мойра — родители продали ей старый коттедж, от которого отказались все сестры. Я ожил только тогда, когда начал приводить его в порядок. В тот, что теперь сдаю, я даже не заходил. Я тебе уже называл причину — я до сих пор считаю его своим проклятием. Тогда еще посмел обвинить, как дурак, родителей в том, что это оттого, что они наконец вздумали примириться с Карой и построили нам дом, она меня бросила. Идиотское оправдание, верно? Тяжело признать, что, кроме тебя, никто не виноват…