Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко

— А если понятно, — заорал полицмейстер, — тогда вон отсюда!.. Вон!.. Вон! И сегодня же вечером я жду от вас результатного доклада!

Михелина бродила по Сенному рынку, приглядываясь и прислушиваясь к шумной базарной жизни, пару раз, завидев полицейского, легко уходила в сторону, чтобы не нарваться на неприятность, и снова слонялась, издали изучая место, где толкались вокруг своих карет, повозок, тарантасов и прочей рухляди извозчики.

Рынок жил своим обыденным распорядком — кто-то что-то продавал, кто-то, торгуясь, покупал, дрались пьяные бродяги, дурили православных цыгане, показывал дрессировщик номера с поющим петухом, хвастались своим товаром крестьяне, гонял по кругу холеную лошадь парень в красной рубахе.

Бросались в глаза многочисленные калеки-нищие в солдатской форме и с наградами.

В одном закутке вдруг возникла драка — несколько мужиков в черных рубахах до крови били визжащего и пытающегося скрыться иудея.

Воровка какое-то время постояла еще в раздумье, затем решительно направилась к повозкам.

К ней тут же двинулись игривые извозчики, стали завлекать.

— Куда симпатичная желает?

— Прокачу с ветерком аж до свадьбы!

— Барышня, садитесь! Никто еще не жаловался, все только в довольстве!

— Лошадка маленька, да удаленька, повозка низкая, но звонкая, извозчик бородатенький да проворненький!.. Самый ловкий и самый дешевый извоз!

Хозяин расписной повозки, приговаривающий эти завлекаловки, и в самом деле был юркий, бородатый, с быстрыми, бегающими глазками. Повозка же его отличалась от всех разрисованностью и легкостью.

Мужичок приглянулся Михелине больше прочих, она махнула ему.

— В Вильно поедешь?

— А почему не поехать? — пожал плечами тот. — Лишь бы барышня дорогу денежками выстелила!

— Выстелю, не обижу, — кивнула та и забралась в повозку.

— Денежки и в самом деле есть? — сощурился извозчик. — А то как бы потом другим делом не пришлось расплачиваться.

Девушка достала из кармана сотенную купюру, показала ему.

— Этого хватит?

— Хватит, красавица, еще и лишку останется. Как раз на овес. — Извозчик забрался на свое седалище, ударил лошадку кнутом, и повозка тряско тронулась с места. — Пошла, веселая! Пошла, Алиска!

— Куда погнал, Лукаш? — крикнул ему вдогонку один из кучеров. — Не на Псков опять, часом?

— Не закудыкивай, мать твою! — оглянулся тот. — А то как бы колесо не вывернулось!

— А почему на Псков? — насторожилась девушка.

— Шутки у них такие, мать бы их ломом!

— А сколько ехать до Вильно?

— До Вильно? — переспросил Лукаш. — Ежели конячка не притомится, к послезавтрашнему полдню, може, и поспеем.

— А если притомится?

— А мы ей овса на ваши денежки подкупим, и она побежит половчее паровоза!

Девушка откинулась на спинку сиденья, вытянула набрякшие ноги и прикрыла глаза.

— А чего ж одна путешествуете? — оглянулся Лукаш. — Без папеньки, без маменьки?

— К ним как раз и еду, — сквозь дремоту бросила Михелина.

Повозка уносила ее из мрачного каменного города, где в любой момент ее могли схватить и где осталась ее мать.

Глава одиннадцатая

Чужие

Лицо младшего полицейского чина было синим от побоев. Он с трудом сидел на табуретке, заплывшими глазами смотрел на следователя.

Гришин также не сводил с Феклистова глаз, ковыряясь мизинцем в зубах.

— Ну, так и зачем ты явился в полночь в дом княжны?

— Из интереса, — попытался ухмыльнуться полицейский. — Хотелось увидеть, как живут баре.

— Увидел?

— Увидел, хорошо живут.

— А еще что ты там увидел?

— Барыню. Красивую, глаз не отведешь, — снова ухмыльнулся Феклистов.

— А окромя барыни?

— Не помню. Много всякого народу там.

— Воровку молодую видел?

— Барыню, что ли?

— Барыня, по-твоему, воровка?

— А то как же!.. Разве можно такие хоромины отгрохать, не воруючи?

Следователь устало сдавил виски ладонями, откинулся на спинку стула, посидел какое-то время молча.

— На воровскую хавиру зачем ходил?

— Не ходил.

— Шпики выследили тебя.

— Не того выследили. Клянусь, ваше благородие.

Егор Никитич поднялся, подошел к допрашиваемому, взял его за подбородок, повернул к себе.

— Значит, сидел здесь, все слышал, писал, а потом ворам все доносил?

— Не было такого, ваше благородие.

— Что воры замышляют по Соньке?

— Не могу знать.

— Говори, что они замышляют? — Гришин стал сжимать разбитый подбородок Феклистова. — Говори, сучонок!

— Клянусь…

— Они хотят устроить ей побег?.. Как?.. Когда?

— Ваше благородие…

Егор Никитич изо всех сил сжал окровавленный подбородок.

— Сначала ты побежал к ворам, потом отправился в дом Брянской. Зачем?

— Я уже сказал, ваше благородие…

— Зачем?.. Говори, зачем?

Младший полицейский чин, теряя сознание, обмяк, стал медленно сползать с табуретки и тут же получил сильный удар ногой от Гришина.

— На дыбу! — заорал Егор Никитич двум палачам, выглянувшим из пыточной. — Ломать кости, пока паскуда не скажет все, что нужно!

Мужики подхватили жертву, вытащили из следственной комнаты, и скоро из-за двери послышался душераздирающий, нечеловеческий крик.

Гришин сидел на своем стуле, обхватив голову и крепко сжав ладонями уши.

Дорога была ухабистая, лесистая, лошаденка довольно уже притомилась, мужичок изредка похлестывал ее, поглядывая на задремавшую девушку.

Когда въехали под плотный лесной шатер и день вдруг сменился едва ли не сумерками, Михелина открыла глаза, с тревогой спросила:

— Где это мы?

— Как это «где»? — хихикнул мужичок. — В лесу! — Оглянулся, предложил: — Ножки панночка не желает размять?

«Панночка» снова огляделась, ответила не сразу.

— Не желает… А до Вильно еще далеко?

— Не далеко, не близко, а как покатит моя Алиска… Барышня жидовка?

— Что? — не поняла Михелина.

— Спрашиваю, девушка жидовка… ну, еврейка?

— Француженка.

— Это даже лучше…

Извозчик стеганул лошадь, она пошла ходче.

— А чайку все одно похлебать надобно! Знобит что-то! — повернулся к девушке Лукаш. — В двух верстах отсюда стынет моя хибара! Вот там и почаевничаем, и стены согреем!

Действительно, через какое-то время вдали показалась полузаброшенная черная деревенька, однако извозчик к ней ехать не стал, а взял прямиком через поле к крайним избам.

— Высадите меня! — затеребила его за кафтан Михелина. — Сама доберусь, высадите!.. Деньги я вам заплачу!

— Э, нет, — рассмеялся Лукаш. — Высадить не могу, потому как за тебя в ответе. А пожелаешь сбежать, как тут же загрызут либо собаки, либо волки. — Оглянулся, подмигнул. — А чего ж не почаевничать с хорошим человеком?.. Боишься меня, что ли? Это я с виду такой страшный. А как посидим, да покалякаем, да спою тебе какую-нибудь нашу прибауточку, вот ты тут и влюбишься в меня!.. Я мужичок еще о-го-го! От баб прямо-таки бегаю, будь они неладны! — Он стеганул Алиску, весело заметил: — Чует, зараза, родную избу!.. Гляди, как бежит!

Изба Лукаша оказалась маленькой, полуразвалившейся землянкой. Стояла она на самом отшибе деревни, забор вокруг нее был совсем никакой, окна заколочены досками.

— Не жила еще в таких хоромах? — засмеялся извозчик.

— Нет, — шепотом ответила воровка.

— Значит, поживешь. Поймешь, какой он — хлебушко без сахара! — Прыгнул на землю, протянул девушке руку: — Пожалуйте.

Михелина руки не подала, испуганно смотрела на мужичка.

— Не хочу чаю. Надо ехать, скоро ночь.

Извозчик снисходительно пожал плечами, стал разводить жерди, обозначающие ворота.

— А что нам ночь? Когда ладный кавалер и ладная барышня, то ночь только сближает… Или кавалер не приглянулся молодке?

— Поехали, — негромко повторила девушка.

Мужичок неожиданно схватил ее за руку, стал тащить из повозки.

— Не можем ехать!.. Лошадке надобно силов набраться! Да и нам было б неплохо полюбезничать!

Михелина слетела с повозки, распласталась на земле, извозчик тут же навалился на нее, стал лапать, хватать, целовать.

— Красивая! Кровь с молоком! Спрячу здесь, никто не узнает! Ну, чего ты пинаешься, дура?!

Девушка с силой оттолкнула его, каким-то чудом выскользнула из-под навалившегося тела, отскочила в сторону.

— Не подходи!.. Не смей!.. — закричала. — Тебя за это убьют!

Извозчик шел к ней, расставив руки и приговаривая:

— Не убьют! Никто не узнает! Ходь ко мне, голуба! Я добрый. Попробуй только и захочешь пробовать всю жизнь!

— Убьют! — Девушка отступала и еще более отчаянно кричала: — Ты не понимаешь, что делаешь! Моя мать — Сонька Золотая Ручка!