Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

– Лучше бы я умерла! – выла Корделия.

– Хорошо, – сказала я зло. – Я сделаю все, что надо. Сегодня вечером. По-быстрому.

– Спасибо, – всхлипнула она и опять обхватила мои колени.

– Но жить ты здесь не сможешь, ясно? Нельзя, чтобы они тебя здесь нашли. Суд мой начинается в будущий понедельник. Через четыре дня. Ты должна сразу же уехать.

Она закивала:

– Мне жаль, мадам. Мне жаль. Простите.

По черной лестнице я провела Корделию в одну из свободных комнат. Наша единственная пациентка.

– Грета, – сказала я, вернувшись в клинику, – мне нужна твоя помощь.

– Нет, Экси. – Голос у Греты был подавленный. – Это мне нушна твоя.

Ее беды совсем вылетели у меня из головы.

Только сейчас я заметила, сколь ужасно она выглядит. Грета сидела за своим столом и отсутствующе смотрела в окно. Внезапно она уронила голову на стол и заплакала. Я забормотала утешительные слова и погладила по голове:

– Что с тобой стряслось?

– Мистер Шпрунт сказаль Вилли. Он сказаль свой сыну, что я бил шлюх.

– О, Грета!

– Я не даль ему деньги, и он сказаль: Вилли, твой мать шлюха, а ты – выб****к, сын шлюх. Он сказаль: Вилли, твой отец никогда не быль капитан.

– Негодяй, как он смел!

– Смель. Вилли пришель ко мне, спрашиваль: почему ты мне лгаль? Сын только двенадцат лет. Сказаль, ему стидно жить с такой матерь.

– Чепуха, он не мог поверить Шпрунту.

– Но он повериль! Он уже не хочет меня смотреть. Грета плакала и плакала. Как я ее ни обнимала, она была безутешна.

– Я сказаль тебе, – завывала она, – я сказаль тебе, если у меня не будет денги, что мне делайт! А денги нет! Шпрунт пропиль последний шент.

– Мне очень жаль. Я должна была дать тебе денег. Меня отвлекли.

– Ох, этот шуд, ты только о шуде и говоришь, твои беды и эта твоя Лиллиан, толко потому, что она принцесс, ты проводишь с ней дни, кормишь ее шладкий крем и черная икра, а на ошталных тебе наплевайт, ты ничего не слушайт, никогда не спросит, как там Грета? Как поживает Грета, которая работает на тебя все эти дни?

– Ты моя подруга. Разве я тебе не платила? Ты что, недостаточно получила? Хватило и на свой дом, и на учителей сыну, и на мужа-пропойцу.

– Не мужа! Schwein. Швинья. Он разориль меня. Он сказаль сыну такую вещь, про которую обещаль никогда никому не рассказывайт. Теперь сын не желает со мной разговаривайт! Я разорена навсегда!

– Грета, уйди от Шпрунта. Скажи Вилли, что каждое слово, сказанное этой жабой, ядовитая ложь. Приведи мальчика сюда и живи с нами.

Эта мысль мне самой понравилась. Грета будет жить с нами, как в старые добрые дни. Если меня посадят, хотя бы Грета будет при Вилли и Аннабелль. Станет содержать дом в порядке. Она умеет.

Но она смотрела на меня со смятением в глазах.

– Если тебя посадят, Экси, Вилли опять перестанет со мной разговаривайт. И больше не заговорит. Он уже в грош меня не ставит.

– Все будет хорошо. Вилли – твой сын. Шпрунт не сможет его забрать.

– Мне так штидно. Он никогда меня не простит.

– Простит. – Я присела и заглянула ей в глаза: – Сегодня вечером мне нужна твоя помощь. У нас пациентка.

– Ты говориль, что с пациентками поконтшено.

– Одна-единственная.

– Ветшно одно и то ше. Пациентки, дом, шуд. Я уштала. Я мертва. Наверно, взаправду мертва.

– Я тоже устала. Но эту девочку изнасиловали.

Грета спрятала лицо в ладони и заплакала еще сильнее.

– Ты поможешь мне нынче вечером?

– Ну ладно, – сказала она мрачно.

Не обрадовался и Чарли.

– Зачем ты опять связалась с этой жалкой Корделией? Ты с ума сошла?

И, чрезвычайно недовольный, он удалился со своим приятелем Уиллом Саксом. Пожалуй, до утра его можно не ждать. После того как Белль уснула, я отправилась к Корделии Парди, она же Шекфорд, или как ее там зовут сейчас. Волосы ее были расчесаны, и она приняла ванну. Это было баловство, и обычно я такого пациенткам не позволяю, но я была рада, что несчастная Корделия может пользоваться всеми удобствами этого шикарного дома, включая мраморную ванну. На ней был мой халат, пахнувший сиреневой водой, но глаза так и остались пустыми и безжизненными. Я была горда тем, что изменила свое решение, что помогу ей. Вручив ей бутылку виски, я сказала:

– Идем, милая.

По черной лестнице мы спустились в клинику. Там нас ждала Грета.

– Вот, Грета, ты ведь помнишь Корделию.

Грета кивнула и одарила пациентку бесцветной улыбкой. Она уже приготовила спринцовки и кюретки, миски и перевязочный материал.

Когда я принялась за дело, Корделия тихо заплакала.

– Чего ше теперь плакать, – сварливо сказала Грета. – Мадам тебе сейчас удалийт лишнее.

Я снова уткнулась в следы былых грубых вторжений. Сплошные рубцы и спайки, даже хуже прежнего, на внутренней стороне бедра какие-то желтые пятна, похожие на ожоги от спичек. Мы с Гретой переглянулись, но промолчали. Корделия плакала, тело ее сотрясала дрожь.

– Спокойно, – проговорила я сквозь зубы.

Грета склонилась к ней, зашептала на ухо:

– Не шевелись, пошалуйста, Liebchen, все идет хорошо.

Но Грета была невнимательным ассистентом. Дважды я окриком выводила ее из транса, чтобы она передала мне марлю или расширители. Выскабливание заняло много времени. Корделии было очень больно.

– Прости, милая, – сказала я. – Прости, пожалуйста, еще раз. Я была вся в поту. Пациентка вцепилась зубами в простыню и закрыла глаза. Ее по-прежнему била дрожь.

Под конец я попросила у Греты раствор спорыньи в уксусе, но, как выяснилось, она его не приготовила. Пришлось смешивать компоненты прямо сейчас, она проделала это с отсутствующим видом и сказала:

– Если я уже не нужна, Экси, я пойду. Я очень уштала.

– Ты же знаешь, что еще не все, – зло сказала я. – Останься. Глаза ее наполнились слезами. Грета не любила, когда я с ней резко разговаривала, но сегодня мне было все равно.

Я промывала раствором, а Грета держала Корделию за руки, слезы едва ли не полноводными ручьями струились по их лицам, а я разрывалась от жалости и злобы на обеих.

– Ну все, успокойтесь. Я закончила.

Пациентка заскулила, приподнялась, и ее вырвало.

– Ведро, Грета. – Времени на то, чтобы принести ведро и вытереть, у подруги ушло немало.

Я уложила пациентку.

– Ты хорошая девочка, – сказала я со всей возможной нежностью. А нежности во мне было не так уж много. Девять часов, один из последних вечеров на свободе, когда я буду спать в своей кровати. А я торчу здесь.

– Не бросайте меня, – пролепетала Корделия.

– Никто тебя не бросит.

– Я одна. Смертельно одна.

– Я побуду с тобой шегодня, – ворчливо сказала Грета.

– Я думала, ты хотела уйти.

– По прафде, мне не хочется домой, Вилли не будейт со мной разговаривайт. А мистер Шпрунт ist ein Knilch und ich hasse ihn so viel[104].

– Ох, Грета, я не знаю, что ты там проворчала, но мы с тобой увязли по самую шею.

– Что с нами шлучилось? – спросила подруга, садясь рядом. – Что штряслось с каждой из наш?

– Мы очень старались, делали что могли.

– Ты, может быть, и делаль. Твой муж хороший человек.

Странно, ведь Грета всегда говорила, что Чарли тот еще хитрец. Именно она сказала, что у него Ein kleines Schmuckstück, что он всегда этим заработает на жизнь. А теперь утверждает, что мне повезло. И муж у меня – хороший человек.

– Он всегда такой преданный. Тебе повезло, а я вышла за мершавца.

Мне повезло? Пожалуй, не очень-то.

– У тебя было бы все нормально, если бы не Шпрунт. Живи здесь. Перебирайтесь с Вилли и живите. Прямо утром. Две комнаты на верхнем этаже, после того как Корделия уйдет, ваши.

Корделия пошевелилась в кровати, услышав мои слова.

– Но мне некуда деваться, – пробормотала она пьяно. – В Филадельфии меня поджидает эта сволочь. Я никто. Можно, я буду вашей горничной? Пожалуйста.

– Тише, – сказала я. – Поговорим об этом утром. А сейчас отдыхай.

Около трех часов ночи меня разбудила Грета:

– Fraulein хочет тебя. Я ее убеждайт, убеждайт – ни ф какую. Говорийт, чтобы ты обязательно пришоль.

Проснулся и Чарли, выругался. Я надела халат и поспешила за Гретой к пациентке. Похоже, у Корделии поднялась температура, глаза ее лихорадочно блестели. Она вцепилась в мою руку и принялась бессвязно благодарить за то, что я спасла ей жизнь. Жизнь, от которой она пыталась избавиться.

– Вы не прогоните меня сразу, мадам? Ведь правда не прогоните? Мне страшно. У меня никого нет. Мне некуда податься.

В этот предрассветный час я была до того измотана, что ее мольбы не оставили камня на камне от моего здравого смысла. Я разрешила Корделии остаться на несколько дней.