Жестокий век - Исай Калашников

Тайчу-Кури выпил чашку супа-шулюна, лег на войлок, надулся, показал Олбору на свой живот.

– Бей!

Мальчик сжал кулак и стукнул.

– Крепко? Сиди и ешь. Как твое пузо станет таким же тугим, ложись спать. Делай так каждый день – багатуром вырастешь.

Немного передохнув, Тайчу-Кури снова принялся прилаживать оперение к стрелам. Каймиш осуждающе покачала головой.

– Хватит тебе, Тайчу-Кури! Скоро от работы горбатым станешь.

– Моя жена Каймиш! Послушай поучительное слово своего мужа. Живет человек, будто собака, потерявшая своего хозяина. Он вечно голоден, любой его может избить, убить. И вдруг ему привалило счастье – ешь, как нойон, пей, как нойон, спи, как нойон. Что я должен делать? Валяться на войлоке, смотреть хорошие сны и обрастать жиром? Я должен, жена моя Каймиш, прилежной работой отблагодарить нашего Тэмуджина.

Поправив на камне нож, Чиледу стал очищать заготовленные для стрел палки от коры. Тонкие стружки на светлом лезвии ножа свивались в крутые кольца. Олбор подбирал их и наматывал на пальцы. С острого, как копье, пламени жирника стекала черная струйка дыма. Почти каждый вечер они сидели вот так – работали, разговаривали. В этих вечерах было для Чиледу что-то праздничное, что-то такое, чего он тоже не знал раньше. Сейчас, слушая рассуждения Тайчу-Кури, он с удивлением подумал: сын Оэлун, сам того не ведая, сделал для него столько хорошего, сколько не сделал ни один человек. Не будь его, давно бы издох в собачьей берлоге, заживо съеденный блохами. Напрасно опасается Оэлун, что он может стать врагом ее сыну. Только человек, потерявший совесть, может за добро платить злом. И не в этом лишь дело. Кто станет вредить Тэмуджину, тот будет разрушать покой этой юрты, слаженную жизнь ее молодых хозяев.

Перед сном Чиледу вышел из юрты. В курене мерцали огни дымокуров, у коновязей фыркали лошади. Низко над головой висели яркие звезды. Чиледу понял, что сам он никогда не покинет этого куреня. Если понадобится, будет защищать Каймиш и Тайчу-Кури, Олбора и Судуя, Оэлун и ее детей…

Глава 5

– Проснись! Проснись же скорее!

Джамуха сел, открыл глаза. Уржэнэ зажигала светильники, к чему-то испуганно прислушивалась. В юрте висела сухая горькая пыль, за стенами шумел ветер, хлестал песком по войлоку – горячий ветер Гоби.

– Что такое?

– В курене неспокойно…

В шорохе ветра он уловил лай собак, топот копыт, крик людей. Звуки были смятые, едва различимые – потеха злых духов? Джамуха сунул босые ноги в гутулы, надернул халат, затянул пояс с мечом, выскочил из юрты. Ветер рванул полы халата, сбил шапку, швырнул в лицо колючий песок. Голоса людей стали слышнее. Неужели враги? Недавно он откочевал от Тогорила, поселился между нутугами Таргутай-Кирилтуха и Тэмуджина, зная, что рано или поздно эти двое схватятся… Неужели поставил себя под удар?

– Караульный!

Напряженный голос караульного донесся откуда-то из-за юрты:

– Я тут!

– Иди сюда. Что происходит в курене?

– Не знаю. Наша стража не подавала знаков.

– Какие сейчас знаки, пустая твоя голова! Веди коня!.. Нет, стой!

Ветер на мгновение стих, и он совсем рядом услышал стук копыт. Из темноты на него надвинулась морда лошади, обдала лицо влажным дыханием. Отступив, выдернул меч.

– Кто такой?!

– Это я, твой нукер Курух… Беда, повелитель! Твой брат Тайчар…

Подъехали еще люди. Звон стремян, оружия, сопение коней заглушили последние слова Куруха.

– Заходите в юрту.

Глаза, забитые песком, слезились. Огни светильников расплывались маслеными пятнами. Уржэнэ, одетая, бледная, стояла посередине юрты, держала в руках его боевой шлем. Нукеры молча внесли в юрту что-то длинное, завернутое в грязную попону, положили на пол. Ветер рванулся в двери, смахнул огни светильников. Джамуха выругался.

– Я сейчас! – сказала Уржэнэ.

Она разгребла горячие угли очага, вытянув губы, подула на них. Пламя скакнуло на сухие травинки. Взяв зажженный светильник, Джамуха поднял его над головой. Попону уже развернули. На ней, вытянув вдоль тела безжизненные руки, лежал Тайчар.

– Что с ним?

Толкнув кому-то светильник, он опустился на колени, повернул голову Тайчара. Полуприкрытые глаза брата мертвенно отражали свет, правый висок, щека были черными от запекшейся крови. Неверными, непослушными руками Джамуха раздвинул воротник халата, припал ухом к оголенной груди, тут же выпрямился. Все нукеры, опустив глаза, стояли на коленях.

– Кто его убил? – сипло, чужим голосом спросил Джамуха.

Курух ткнулся лбом в край попоны.

– Мы отогнали табун коней от одного из куреней Тэмуджина. Нас настигли… Не уберегли мы твоего брата и нашего друга. Велика наша вина, безмерно горе…

– Скулить будешь потом! Люди Тэмуджина гнали вас до куреня?

– Нам, кажется, удалось оторваться. Но ты не беспокойся. Мы подняли воинов. Курень не спит…

– Идите. Смотрите. Слушайте. В случае чего дадите знать…

Нукеры рады были покинуть юрту. Поспешно вскочили, тесня друг друга, вывалились за порог. Уржэнэ поставила все светильники в изголовье Тайчара. Жир шипел, потрескивал, пламя колебалось, мутный от пыли свет метался по оголенной груди Тайчара, по его темному лицу с удивленно приоткрытыми губами. Единственный брат… Джамуха всегда думал, что Тайчар будет славой и гордостью рода. Нет Тайчара, нет брата. Он, Джамуха, остался на этой земле один… Случись что и с ним – навсегда угаснет очаг рода…

Ветер усиливался. Шу-шу-шу, шу-у! – бил песок по войлоку юрты.

Уржэнэ сидела напротив, широко открытыми глазами смотрела перед собой.

– У нас нет детей, Уржэнэ, не стало и брата…

Она вздрогнула. На ресницах копились, набухая, слезы, сорвались, прокатились по щекам.

– Не надо, Уржэнэ. Монгольские женщины не плачут. – Он поднялся. – За смерть Тайчара убийца заплатит своей жизнью. Будь я проклят, если не прикончу его и всех его родичей! Кто бы он ни был, пусть даже сам анда Тэмуджин… Караульный! – Он ударил кулаком по решетчатой стенке юрты, хрустнули тонкие прутья, и когда нукер заскочил в юрту, торопливо прикрыв за собой полог, приказал: – Позови Куруха и Мубараха.

– Ты что хочешь делать? – встревожилась Уржэнэ.

– Поведу воинов на курень убийцы. Снесу всем головы, растопчу юрты.

– Не спеши, Джамуха. Твоим разумом правит гнев.

– Мой гнев не угаснет, пока не насажу на конец своего меча сердце убийцы!

– Джамуха, ты не забывай, Тэмуджин – твой анда… Подняв на него меч, ты преступишь клятву, уронишь свою честь.

– О своей и о моей чести должен был подумать он, направивший руку убийцы!

– А если он не направлял?

Джамуха замолчал. Уржэнэ, возможно, права. Об убийстве Тэмуджин скорей всего не знает. Коней-то отогнал Тайчар… За похитителями, как и водится, кинулась погоня… Ну, нет, при таком рассуждении он оправдает убийцу. Кровь брата взывает о мести. И он отомстит!

Вошли Курух и Мубарах. Почему-то на цыпочках прошли мимо Тайчара. Глаза, нахлестанные ветром, были с красными, воспаленными веками.

– Как в курене?

– Пока спокойно.

– Садитесь. Говорить будем долго.

– Ты хочешь знать, как все это было? – осторожно кашлянув, спросил Курух.

– Я не хочу ничего знать. Тайчар мертв, и это главное.

– Он был убит стрелой Дармалы.

– Какого Дармалы?

– Того, что приезжал вместе с Хорчи посланцем от Тэмуджина.

– А-а… Помню. Глупый, самодовольный и ничтожный. А такого человека сгубил! – В горле Джамухи запершило. – Много воинов в том курене? Сможем с ходу захватить его?

– Сможем. Но… – Курух замялся, глянул на Мубараха, словно прося у него поддержки.

Они, видимо, догадывались, что он им предложит, и уже обо всем поговорили. Это его рассердило.

– Чего запинаешься, как колченогий конь? Говори.

– Курень сейчас наверняка насторожен…

– Ты не то хотел сказать, Курух!

– Мы опасаемся этой внезапной войны, – сказал Мубарах. – Мы не готовы к ней. Мы не знаем, сколько сил у Тэмуджина.

– Трусы! – крикнул он.

Курух и Мубарах потупились. Он видел – не от стыда, от обиды и упрямого несогласия с ним. Оба они были отважными и разумными воинами, первыми мужами его племени, и он, конечно, не должен был говорить с ними так.

– Вы хотите, чтобы кровь Тайчара осталась неотомщенной?

– Этого нет в наших мыслях. – Мубарах поднял голову, нахмурился. Надо искать помощи. У Тогорила…

– Тогорил не даст ни одного воина. Если он узнает, что мы собираемся напасть на Тэмуджина, помешает нам. Неужели это не понятно? Мы найдем помощь в другом месте. Я поеду к тайчиутам. Мы сокрушим Тэмуджина.

– Джамуха, он твой анда, – вновь тихо, печально напомнила Уржэнэ.

И он вдруг понял то, что, кажется, раньше его поняла Уржэнэ: потерял не только кровного брата, но и своего анду. До этого, несмотря ни на что, в сердце жила надежда, крошечная, не всегда заметная, что когда-нибудь небо сведет-таки их дороги в одну, но, если он сейчас обнажит свой меч против Тэмуджина и меж ними ляжет кровь, дороги уже никогда не сойдутся.