Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках - Михаил Одинцов

— Я, Илья Иванович, не обиделась. Испугалась ваших слов.

Еще в августе прошлого года приехала в полк вдова Горохова. Появилась неожиданно, без предупреждения, и этим вызвала некоторую растерянность у Митрохина и Мельника.

Через несколько дней, после обычных в таких обстоятельствах разговоров, Мельник решил отправить Елену Васильевну «домой», но не тут-то было.

— Фрол Сергеевич, а зачем вы торопитесь меня выпроваживать?

— Мы вас не выпроваживаем, а хотим помочь с отъездом.

— Товарищ комиссар, это ваш и мой полк Здесь погиб мой муж, и я хотела бы посильно его заменить.

— Как же это можно? Летчик и учительница — профессии и возможности разные.

— А что, девочки-оружейницы особые учебные заведения кончали? Неужели я их дело не освою? Приняли они меня хорошо, мы уже и подружились.

— Они призваны в армию, а вы гражданский человек — молодая, образованная и красивая женщина. Елена Васильевна, вам надо учить детей. И на этом поприще вы принесете больше пользы.

Разговаривая с ней, он пытался найти неопровержимые мотивы, которые бы укрепили его позицию.

— Спасибо за характеристику. Но тридцать лет — это уже не такая и молодость. Детей у меня нет, поэтому и меня призвать могут. Только в этом вы мне должны помочь.

— Легко сказать «помочь». Это все не так просто делается… Я вижу, вы с моим мнением не согласны. Пройдемте к командиру.

У Мельника пониже ушей от плотно сжатых зубов катались желваки. Он то хмурился, то собирал морщины на лоб. Ему давно стало ясно, что у Гороховой все приготовлено для отказа. Но таких аргументов сразу не нашлось. Надо было выиграть какое-то время для обдумывания ситуации и только потом продолжать разговор.

— Если нет возражений, то пригласим и начальника штаба. Вместе обсудим…

— Мне возражать сейчас, как будущему красноармейцу, уже не положено, — и улыбнулась с хитрецой.

Пока шли, Мельник перебрал в голове возможные варианты отказа, но вразумительного ничего не нашел. «Призвать ее могут, тем более что по личному желанию. Если не к нам, то в другое место. Но если в другое любое место могут, то почему не к нам? От нас ходатайство райвоенкомату, и вопрос будет решен положительно… Что же «за» и что «против»?… За — она полковая вдова. Наш, свой человек. Ей и нам дорога память о Горохове. Человек она грамотный, все может… Против — молодая, красивая, бездетная, у ней вся жизнь еще впереди. Рано или поздно ей нужно будет устраивать свою личную жизнь. А если она это начнет рано, если не замужество в полку, а просто так: «Бери от жизни все, что можешь». Возьмем позор на свою голову, надсмеемся над памятью погибших, опозорим в ее лице не только память Горохова, но и остальных наших жен».

— Елена Васильевна! И хорошо, и трудно будет вам служить в полку мужа. Все дела и поведение ваше однополчане будут рассматривать втройне с пристрастием и через призму памяти о погибшем. Сложно это очень быть все время на виду, все время под перекрестным огнем…

— Фрол Сергеевич, я этого не боюсь и поняла, о чем вы не сказали, но подумали. Я не обижаюсь… Вы правы… Однако меня нужно тоже правильно понять: я должна продолжать борьбу мужа, пока у меня хватит сил…

«Сражение» выиграла женщина. В полку появился новый солдат — Горохова. Попытки определить ее в штаб писарем потерпели провал. Можно было приказать, но Митрохин от этого метода отказался: Горохова была определена оружейницей в экипаж Шубова. Сделано это не случайно было. Вдова пришла туда, где раньше служил се муж

Зима для Гороховой прошла быстро. Опыт учителя помог ей войти в новую жизнь, а знания — освоить новую профессию.

Чем больше Елена Васильевна видела войну, поведение людей в минуты смертельной опасности, тем больше она проникалась уважением к повседневному их мужеству. Из личного горя вырастала новая большая гордость за погибшего мужа. Его образ, не теряя теплоты, очищался от повседневности.

Ее потрясли слова Шубова: «А что ее бояться, смерти-то? С ней мы при жизни не встретимся. Она всегда чужая, потому что видим мы ее со стороны. Страшна не смерть. Страшно потерять напрасно, по-глупому свою жизнь, отдать ее врагу задаром. Погиб товарищ, а осколки от его смерти в моем сердце, ему больно. Оно плачет, а я не имею права сейчас… Может быть, ночью, втихомолку, чтобы другим не было слышно. Мои слезы для других новые страдания».

Маслов со дня приезда Гороховой в полк не мог избавиться от ощущении какого-то родства с ней. Впервые со дня гибели семьи Илья увидел во вдове погибшего друга женщину, с которой ему хотелось побыть рядом. Опаленная горем женская красота у Елены достигла четкой определенности линий, сочетающих в себе и решительность и мягкость. Пышные темные волосы, как откинутая назад траурная вуаль, обрамляли чугь продолговатое, с широко посаженными глазами лицо, в котором угадывалось что-то цыганское. Ему было жаль и пышной прически, и немудрящих нарядов, которые теперь сменили стрижка под мальчика и солдатская одежда. Первое впечатление не проходило, и невидимые лучи, излучаемые Еленой Васильевной, отогревали душу Маслова, и на его губах иногда появлялось неуловимо новое выражение.

В его душе теперь рядом с печалью о срубленном войной дереве любви стал пробиваться новый, свежий побег чувств, отрастающий, наверное, от тех же корней. Он хотел ее видеть, но это было невозможно. Между ними стояли и смерти их близких, и ревность коллектива к памяти погибших, и служебное положение. Хотел, но не искал встречи наедине. Такое событие могло оскорбить Елену Васильевну, унизить его в ее глазах и перед товарищами. Необходимо было разобраться в себе и определиться, что же делать дальше. Надо было собрать все кирпичики своих чувств и мыслей вместе и выложить фундамент отношений.

«Мое желание — это еще не обоюдное стремление. Кто я для нее? Командир. Начавший лысеть вдовец. Может быть, товарищ ее мужа. В самом благоприятном случае хороший человек, такой же, как она, потерявший семью. Ей дорога память о муже. Во имя этого она здесь. Сменила тыл на фронт, привычную и любимую работу с детьми на тяжелый труд оружейницы, таскающей на морозе и в слякоть бомбы, патронные ленты, снаряды, пушки, пулеметы.

Прийти в полк мужа, в экипаж мужа, случайно невозможно.

Впереди войны еще много. Время и судья, и строитель. Может быть, наш возраст и одинаковость судьбы приведут со временем к товарищескому сближению, к дружбе».

Человеку в зимнюю стужу, изголодавшемуся по солнечному теплу, весной всегда лучше, несмотря на то, что он не может дотянуться или хотя бы приблизиться к солнцу, его обогревающему. Такое произошло и с Масловым. Поняв Елену Васильевну, разобравшись в себе, он успокоился, оставшись наедине со своей весенней радостью.

…Елена Васильевна испытывала какое-то тревожное оживление. Ей хотелось сейчас действительно быть настоящей черной жемчужиной и мерцать в ночи теплыми звездочками добра для людей, для Ильи Ивановича. Хотелось защитить от зла войны и Шубова, и Маслова, и всех летчиков и однополчан…

«Однако, Ленка, ты не девчонка. И тебе невредно было бы придержать свои эмоции и фантазию… В общем-то, Илья Иванович замечательный человек. При всей его кажущейся задумчивой суровости и угловатости он, оказывается, чуть ли не поэт… А почему тебя, собственно, встревожили так слова о черном жемчуге? Что в тебе проснулось: женщина или тщеславие?… Хвала женской красоте всегда была эликсиром для бабьей души. Значит, и ты баба, как все?… Но, но, но!… Наверное, хватит углублять бесперспективные исследования своих составных частей — души и тела… Солдат состоит из себя, долга и воли».

Горохова подошла к «своему» самолету, положила фляжки с водой в нишу, сделанную в капонире. В теплых сумерках приближающейся ночи уже исчезла другая сторона аэродрома, где располагалась эскадрилья Маслова. В «ее» капонире, прикрытом сверху маскировочной сетью, настороженно ждал следующего дня «ил» Шубова. Под его широким крылом было уже совсем темно, Елена Васильевна взяла самолетный чехол, шинель и стала готовить «постель». Ей хотелось побыть одной, рядом с этой стальной машиной, которая руками командира делала работу войны…

Закончив разбор боевого дня и отыскав среди сидящих Осипова, командир задержал на нем взгляд:

— Лейтенант Осипов, вам остаться! Остальные все свободны.

Ожидая, пока летчики выйдут с КП, Матвей перебирал в голове свою службу за последний день и неделю, но причины для неприятного разговора не нашел. Однако полного спокойствия на душе не было: всякий неожиданный интерес начальника вызывает у подчиненного массу вопросов к себе и, прежде всего, поиск своих промахов, потому что за хорошее обычно благодарят в присутствии всех. Наконец землянка опустела. Осталось четверо: Митрохин, Мельник, Русанов и Осипов. И это еще больше насторожило Матвея.