Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов

Паника, охватившая русскую рать, докатилась до столицы, ворвалась в Кремль и поразила царя Василия. Лишь только он узнал о всём, что случилось под Клушином, то зарыдал, как рыдали в эти дни русские бабы по убитым на поле брани мужикам. И никто из близких, ни брат Иван, ни молодая царица Елена, в девичестве княжна Буйносова-Ростовская, ни царедворцы, не могли успокоить рыдающего царя. И только приход Гермогена принёс в царский дворец тишину, похожую на кладбищенскую. Увидев Василия в неподобающем царю образе, патриарх гневно застучал посохом и крикнул:

— Опомнись, сын мой, ежели ты ещё государь! — Да тут же святейший понял, что Василий уже неспособен управлять державой и сам себя лишил власти. И сказал ему эти жестокие слова: — Ты премного грешен, раб Божий. Ты сам себя низложил. И потому ты больше не царь всея Руси! — И, повернувшись к образам, вскинув руки, Гермоген взмолился: — Всевышний милосердец, Господь Бог наш всемогущий, вложи в уста потерявшего себя самодержца слова разумные и мысли, пусть он избежит позора и насилия, отречётся от престола, ибо Ты, Вседержитель, видишь, что наш царь источился духом. Не было же подобного позора на Руси! Господи, услышь меня! Ты Всемогущ, к Тебе вопиют православные христиане! Избавь их от позора и мучений!

Шуйский ещё плакал, но рыдания его захлебнулись в страхе. И он смотрел на патриарха с удивлением юродивого. Он понял, что потерял многолетнюю опору, адаманта крепости своей, потерял по собственной непрощаемой вине. И в душе плачущего царя прорвался источник ужаса, более сильный, чем страх потерять венец, престол. Шуйский понял, что он лишился более чем друга — духовного отца, способного, храня отеческую верность, подняться за своего сына на Лобное место, принять мученическую смерть. Василий медленно опустился с тронного кресла и, не пытаясь встать, выпрямиться, полусогнувшись, почти касаясь руками пола, двинулся к патриарху.

— Гермогенушка, родимый, не покидай меня! — воскликнул Василий. — Червь земляной я без тебя! Ты после Господа Бога моя опора!

— Встань! Выпрямись! И ежели чтёшь себя государем, прояви суть свою перед тем, кто войдёт в сей миг в палаты! Отправь извратника и пьяницу на суд Божий, на суд народа! — Всё так же гневно сказал патриарх и указал посохом на дверь.

С годами Гермоген становился не только прозорливым, но и ясновидящим. Он ведал, что к царскому дворцу мчит на рысях в крытом возке Дмитрий Шуйский. Князь уже загнал две пары коней. В Кунцеве отнял третью пару у ямщика и теперь летел в Кремль, чтобы выпросить у царя милость за своё предательство войска.

Шуйский всё ещё стоял перед Гермогеном полусогнувшись.

— Долго ли ждать, когда выпрямишь выю! — пошёл на последнее средство Гермоген. И это средство помогло, Шуйский пришёл в себя.

Он вскинул голову, плечи даже расправил и заявил с обидой:

— Ты, владыко, хотя и духовник государя, но топтать его честь не смей! Выя есть у холопа, но не у царя! Не зарывайся, владыко! Я ещё государь! Я и повелеть могу!

— Аз помню сие. Да выберешься ли из порухи! Сей час мы узрим!

Двери в царский покой распахнулись, в них возник князь Дмитрий. Он подбежал к царю, упал на колени и крикнул:

— Брат мой, царь-батюшка, нас постигла беда! Вороги, счётом до ста тысяч одолели нашу рать, мы разбиты! — И требовательно добавил: — Брат мой, дай мне остатнее войско, я накажу коварных ляхов!

Царь Василий вроде бы и не слышал, что говорил, о чём просил Дмитрий. Он смотрел ему в лицо и видел перед собой капризного мальчика лет пяти, отнимавшего у него ладанку, которую подарила ему матушка ко дню ангела. Василий боялся, что Митенька сломает ладанку, будет копать ею во дворе песок, и прижимает её к груди. Но за спиной, словно выстрел кнута, звучит голос мамки-кормилицы: «Отдай, торгаш!» И Василий роняет из рук ладанку. Помнил Василий и то, что брат вернул ему ладанку исправной. «Исправной», — подумал Шуйский и посмотрел на патриарха с вызовом, сказал твёрдо:

— Ты можешь осудить меня, святейший! Но я отдаю войско брату. Отдаю! И тому свидетелем Всевышний.

На лице Василия Шуйского Гермоген не увидел и тени гнева или осуждения брата-воеводы за потерю сорока тысяч россиян. Не было даже малого презрения к брату-трусу, к предателю войска, убийце племянника. В лице царя и его брата Гермоген увидел двух жалких фарисеев, но никак не державных мужей. Узрев сию омерзительную картину, Гермоген впервые за годы священнослужения в сердцах плюнул на пол и покинул царский дворец. Оказавшись на кремлёвском дворе, он сказал ожидавшему его архидьякону Николаю:

— Сын мой, я иду в приказ, а ты найди митрополита Пафнутия, Сильвестра и Петра и скажи, чтобы шли ко мне.

Никогда ещё Гермоген не был так деятелен, как с того часа, когда понял, что Россия лишилась государя. Мысль ясная, твёрдая, рождённая по воле Всевышнего, требовала, чтобы церковь взяла на себя бремя правления державой. Потому как не только царь Василий, но и боярская Дума бездействовала. Да её и не было, потому как половина думных бояр и дьяков была в измене.

И когда в Патриаршем приказе по зову Гермогена собрались дьяки, когда пришли митрополит Пафнутий, ещё несколько архиереев, Сильвестр и Пётр Скулов, Гермоген сказал им:

— Ноне пришёл час скорби, стенаний и печали. Под неведомой вам деревней Клушино разбита вся царская рать. И происками нечистых сил держава наша пришла к своей гибели. Уже ближние к Москве города: Можайск, Борисов, Боровск, Погорелое Городище и монастырь святого Иосифа Волоцкого под пятой у ляхов. Многие иные города шлют ляхам своих ратников. Поляки ломятся к Москве, которую некому защищать. И близок час, когда лютеры повергнут православие в прах, осквернят наши храмы, уничтожат последние святыни, укрепят католичество.

Служилые люди Патриаршего приказа, верные поборники Гермогена, знали его неистовую любовь к России, верили ему и были готовы идти по первому слову на подвиг. И он сказал им:

— Братья во Христе и вере, дети мои, настал час испытаний. Готовьтесь в путь по страдающей державе. Все вы пойдёте в города и веси, и в те, что ныне под врагом, и понесёте православным христианам слова призыва, дабы поднялась Россия на борьбу против врагов наших. Вы понесёте слова утешения и веры в извечную прочность Руси. Ноне же