Небо и земля - Виссарион Саянов

— А как только Быков приедет, ты в тот же день привези его сюда. У него, должно быть, новостей немало.

Глеб глядел на него и не узнавал в нем того завистника, жадно мечтающего о славе, с которым познакомился когда-то в далекой, чужой стране. Словно подменили Тентенникова, — стал он за последние годы совсем другим человеком. Раньше, бывало, сердила его чужая удача, и стоило ему только узнать, что повезло кому-нибудь, как сразу начинал он злиться и «играть в молчанку»: бывало, за целый день от него не добьешься ни слова. Теперь сам он стал радоваться успеху хороших летчиков и больше всего дорожил дружбой с товарищами молодой поры. Все чаще удивлял он приятелей неожиданными вопросами о больших явлениях жизни. Чувствовалось, что ум его работает пытливо и неустанно. Появилась у него и привычка к чтению. Раньше больше всего любил читать «Мир приключений», сыщицкие романы, а теперь на его столике лежали разрозненные томики Горького, Мельникова-Печерского, Писемского, — их он особенно любил как земляков, волжан.

Многое изменилось в его характере за годы войны. На фронт пришел он вольноопределяющимся второго разряда, да и в вольноопределяющиеся-то его пустили только потому, что был он некогда известным летчиком: аттестат об окончании уездного училища, представленный Тентенниковым, был поводом для вечных усмешек командиров отряда. Васильев за глаза особенно изощрялся в издевках над простым и добродушным летчиком.

Тентенников быстро подружился с Наташей и хмурился, когда вспоминала она о том, как еще недавно её сурово осуждал волжский богатырь.

— Ладно уж, Наталья Васильевна, — говорил он. — Старое не к чему, вспоминать…

Как только выдавалась свободная минута, Глеб выбирался из отряда и верхом уезжал в госпиталь. Наташа ждала его каждый вечер возле старой мельницы — излюбленного места своих одиноких прогулок. К госпиталю шли они пешком. Глеб вел коня под уздцы и неторопливо делился с женой новостями.

В маленькой Наташиной каморке уже поджидал приятеля Тентенников, гладко выбритый, похудевший, в старом халате, в туфлях, надетых на босу ногу.

Они сидели за круглым столом. Скручивая папироску, Наташа рассказывала о беседах своих с солдатами. Разговор её стал совсем не похож на былую речь: от солдат узнавала она новые слова, каких и не слыхивала прежде, и часто удивляла мужа неожиданными выражениями. Когда казалось ей, что морщат новые Глебовы сапоги, она говорила, что сапоги жулятся, и часто жаловалась, что беда вальмя валит.

Уезжая, Глеб долго прощался с женой и Тентенниковым, потом Наташа выходила провожать его в коридор. Там они снова прощались, в последний раз, и Глеб уезжал, уже не оглядываясь.

В отряде давно не было полетов. Васильев не сумел добиться в штабе армии новых аэропланов. Только через две недели после ранения Тентенникова привезли новый самолет.

Васильев внимательно осмотрел новую машину, постучал согнутыми пальцами по нижней плоскости, строго сказал:

— Эта машина — моя! Никому на ней летать не позволю.

С того дня называл Глеб себя в шутку безработным. Сам Васильев тоже не летал: его самолет ни разу не вывели из белого полотняного ангара.

— Порядочки, нечего сказать, — говорил Глеб Тентенникову. — Знаешь, кажется иногда, что такие люди, как Васильев, нарочно делают, чтобы хуже было. Ведь я тебе по секрету скажу: он донесение отправил в штаб корпуса, что и этот самолет не в порядке. Ему выгода прямая — соорудит счет на материал, потребный для ремонта самолета, снова в Черновицы поедет и деньги в ресторане просадит. Пылаев от него теперь ни на шаг…

Глава двенадцатая

— Это и есть отряд? — спрашивал Ваня, когда они подъезжали к деревне. С каким-то разочарованием вглядывался он в очертания палаток и полотняных ангаров, белевших на той стороне реки за бревенчатым низким мостом.

— Совершенно правильно, — ответил Быков, — тут-то мы и живем.

— А когда война кончится, где будет отряд?

— Не знаю.

— Но тут же он не останется?

— Конечно, здесь его не оставят.

Ваня помолчал, словно решал какую-то очень сложную задачу, и огорченно промолвил:

— А почему же они не летают?

— Кто такие они?

— Летчики!

— Ты что же, дружище, думаешь, что летчики все время проводят в воздухе?

— Если бы я был летчиком, я бы все время летал — и днем и ночью.

— А помнишь, как ты плакал, когда маленьким был? Я тебе однажды читал рассказ о летчиках и о небе — жилище Эола, — а ты ревмя ревел…

— Почему?

— Слова тебя пугали незнакомые: про жилище Эола.

— Теперь я совсем не плачу. Даже когда нырять учился — не плакал.

— А кто же плачет, ныряя?

— Меня дед учил нырять и гривенники на лету ловить.

— И легко он тебя этому искусству обучил?

— Сразу я привыкнуть не мог: глаза зажмуривал, как под воду нырял.

— А потом все-таки выучился?

— Конечно, выучился… Знаешь, что он придумал тогда? Он придумал мне в глаза мыло пускать. Как только мыло защиплет, я зажмурюсь, а потом вдруг возьму да открою: не будет ли снова щипать. Так вот и выучился.

— Меня, небось, не учил, — шутливо сказал Быков, но Ваня тотчас вступился за деда.

— Он умный старик… Так в жеребцах понимает, что его извозчики всегда расспрашивают, какие жеребцы самые знаменитые на конских заводах.

«Вот беда-то, — подумал Быков, — чего только он не знает!»

— Смотри, кто-то навстречу бежит и руками машет! — закричал Ваня.

Быков узнал Победоносцева и заторопил извозчика.

У моста Глеб обнял Быкова, недоуменно посмотрел на мальчика и принялся расспрашивать о питерских новостях: видел ли Лену, встретился ли со старым Победоносцевым, тоже уехавшим в Петроград после контузии, не прислали ли писем?

Быков расплатился с извозчиком, и дальше пошли пешком.

— Подарок привез, — сказал Быков, передавая Глебу письма и маленький пакетик.

— Сейчас поглядим.

— Там в чемодане еще один пакет есть, белье и всякая всячина. А здесь конфеты. Знает сестра, что ты сладкое любишь, вот и прислала.

— А я сладкого не люблю, — вмешался в разговор Ваня.

— Это с тобой кто приехал? — спросил Глеб.

— А ты не узнал?

— Ваня! Как же это я его сразу не узнал? Вот уж не ожидал! Вырос-то он как! Как он сюда попал?

— На фронт сбежал.

— На фронт?! Книг начитался, должно быть, вот и решил сбежать сюда, как начитавшийся книг Майн Рида герой чеховского рассказа.

— Майн Рид скучно пишет, — ответил Ваня. — В «Мире приключений» интереснее. Такие рассказы, что страшно ночью спать. Один особенно хороший — о привидениях в старых замках и о войне, как на воздушном шаре летели. Я деду всегда вслух читал.

— Понравилось ему?

— Сначала понравилось, слушал внимательно, потом, когда я до конца дочитал, смеяться начал: у меня, говорит, интереснее было.

— А где Тентенников? — перебил мальчика Быков и внимательно поглядел на приятеля: он уже слышал о том, как неудачно кончились веселые тентенниковские дни во время отпуска в маленьком городке.

— Разбился он, — ответил Глеб.

— Что ты говоришь! Тяжело ранен?

— Было плохо, а теперь на поправку пошло.

— Где он лежит-то?

— В госпитале у Наташи.

— Поедем туда завтра!

— Обязательно поедем…

Они пришли на аэродром в обеденный час. В халупе летчиков было светло и прохладно.

Три складных кровати стояли рядом, — кровать Тентенникова была выше других, и подушки на ней были взбиты особенно старательно.

— Бедный Кузьма, — тихо сказал Быков, глядя на высокие несмятые подушки, напоминающие о раненом друге. — Хоть бы поправился на этих днях… выписался бы из госпиталя поскорей…

— Наташа писала, что поправляться начал быстро и сразу в весе прибавил: все ему на потребу. Другой бы не перенес, пожалуй.

— А где я спать буду? — спросил Ваня, оглядывая халупу и укладывая в угол свой дорожный мешок.

— Пока на кровати Тентенникова, а там новую поставим, — сколотят тебе столяры…

— А у вас спального мешка нет?

— Зачем тебе спальный мешок?

— Я бы на улице спал: дед говорил, что для здоровья это полезно.

— Нечего выдумывать… Где старшие велят, там и будешь спать. И потом смотри у меня: в чужой монастырь со своим уставом не суйся. Если на фронт приехал, то дисциплину соблюдай, не то немедля домой отправим…

— Хорошо, — ответил Ваня, бледнея при мысли о том, что его могут отправить обратно в Москву, и тихо сказал: — Только летать-то я буду?

— Летать!.. — рассердился Быков. — Поди-ка погуляй лучше, погляди на самолеты, дай нам с Глебом Ивановичем поговорить.

Ваня только и ждал позволения пойти на аэродром и радостно выбежал из халупы.

…Под вечер зашел Васильев, поздоровался с Быковым ласковей, чем обычно.