Диагноз смерти (сборник) - Амброз Бирс

Когда ужас встречается с абсурдом, смесь получается совершенно кошмарная. Смелый и волевой человек, не побоявшийся один, да еще ночью копаться на кладбище, был сражен нелепостью.

Холодная волна окатила все тело Доумена, заставив вздрогнуть; потом он передернул плечами, словно пытался сбросить ледяную длань. Он едва дышал, кровь буквально кипела у него под холодным покровом кожи. Не напитанная кислородом, она бросилась в голову, прилила к мозгу. Собственный его организм перешел на сторону врага, даже сердце восстало против хозяина. Он не мог ни пошевелиться, ни хотя бы крикнуть. Теперь ему не хватало только гроба, чтобы сойти за труп… такой же мертвый, как и тот, что стоял на другом конце могилы, скрытый лишь прогнившими досками.

Однако вскоре ощущения начали помалу возвращаться к нему, и волна ужаса, затопившая было его целиком, отхлынула. Но, едва оправившись, он стал относиться к пугающим предметам со странной беспечностью. Он видел луну, серебрящую гроб, но самого гроба не видел. Подняв и повернув голову, он долго разглядывал с удивлением и любопытством черные ветви сухого дерева и попытался прикинуть на глаз длину веревки, свисающей из его призрачной руки. Ему показалось, будто этот монотонный вой койотов он давным-давно слышал во сне. Сова пролетела прямо над ним, неуклюже и бесшумно, и он попытался предсказать, через сколько минут она врежется в скалу, вершина которой серебрилась примерно в миле, если не изменится направление полета. Слух Доумена уловил осторожные движения какого-то насекомого на кактусе, что торчал неподалеку. Все его чувства обострились, он пристально следил за всем вокруг, но гроба не замечал. Если смотреть прямо на солнце, оно сначала покажется черным, а потом и вовсе исчезнет. Так и мозг Доумена, истощив все запасы страха, просто игнорировал тот предмет, который прежде этот ужас внушал. Убийца убрал свой меч в ножны.

Как раз во время этой передышки он ощутил запах, слабый, но отвратительный. Сначала Доумен подумал, что это воняет гремучая змея, и глянул вниз, но там все тонуло во мраке, и ноги тоже. Откуда-то с неба донесся звук, глухой и хриплый, так человек хрипит в агонии, и тут же огромная черная тень, словно звук этот вдруг овеществился, метнулась с призрачного дерева, промелькнула мимо его лица и полетела, отчаянно колотя крыльями, в туман, вдоль реки. Это был ворон. Случай этот вернул Доумена к реальности, и взгляд его снова упал на стоящий торчком гроб, до половины освещенный луной. Он снова обратил внимание на мерцающую металлическую пластинку и попытался с того места, где стоял, разобрать, что на ней написано. А потом представил, что скрывается за досками. Богатая фантазия тут же нарисовала ему яркий образ, словно доски вдруг стали прозрачными: покойница – бледная до синевы, под саваном – стояла, обратив к нему пустые глазницы, лишенные век. Нижняя челюсть отвисла, верхняя губа обнажила десну, на впалых щеках – пятна тления. Тут он впервые за день вспомнил фотографию Мэри Мэтьюз и сопоставил ее прелестное лицо в обрамлении светлых локонов с отвратительным обликом покойницы – то, что он любил больше всего на свете, с самым ужасным, что он мог себе представить.

Убийца подошел вплотную, обнажил меч и приставил к горлу жертвы. Иначе говоря, человек сперва смутно, а потом все определеннее стал осознавать какую-то жуткую связь – а может, вернее сказать, параллель – между лицом на фотографии и прозвищем на надгробье. Первое было изуродовано шрамом, второе происходило от слова «шрам». Мысль эта тут же завладела Доуменом. Вскоре она преобразила лицо, которое рисовалось его фантазии по ту сторону гробовых досок. Контраст сменился уподоблением, а оно вскоре обратилось в тождество. Доумен перебирал в памяти многочисленные описания внешности Скарри, слышанные у походных костров, но никак не мог припомнить, на каком же месте у нее был шрам – ведь неспроста ее так прозвали. Впрочем, там, где подвела память, подсобило воображение. Отчаянно пытаясь воссоздать из обрывков историю этой женщины, он весь напружился, словно поднимал огромную тяжесть. Тело свела мучительная судорога, жилы на шее натянулись, как веревки, дыхание то и дело перехватывало. Катастрофа близилась, хотя агония ожидания вполне могла ее опередить: лицо, скрытое в гробу, буквально убивало его, даже сквозь доски.

Гроб пошевелился, и это успокоило Доумена. Гроб придвинулся на добрый фут и явно стал больше. Тронутый ржавчиной металлический прямоугольник блеснул ему прямо в глаза. Доумен, твердо решивший не сдаваться, попытался прижаться к краю ямы и едва не упал – сзади была пустота. Оказывается, он уже шел на супостата, стискивая тяжелый нож, который словно сам собой покинул ножны на поясе. Гроб не двинулся с места, и Доумен с ухмылкой подумал, что врагу некуда отступать. Размахнувшись, он что было сил ударил рукоятью ножа по металлической пластинке. Гроб отозвался грохотом и тут же развалился, доски упали к ногам Доумена. Живой человек и покойница оказались лицом к лицу; мужчина зашелся в безумном крике, женщина осталась безмолвной. Она была воплощением ужаса!

V

Несколько месяцев спустя компания господ, принадлежавших к высшему кругу сан-францискского общества, ехала по новой дороге в Йосемитскую долину, так что Харди-Гарди им было не миновать. Там они и остановились, чтобы пообедать, а пока, что называется, готовился стол, принялись осматривать заброшенный лагерь. Один джентльмен из этой компании ранее был жителем Харди-Гарди, когда поселок переживал лучшие свои времена. И не просто жителем, а одним из виднейших его граждан – содержал самое популярное игорное заведение, в котором за ночь проигрывалось больше денег, чем за неделю – во всех остальных вместе взятых. Теперь он стал миллионером, ворочал большими делами и о былых достижениях в игорном бизнесе вспоминать не любил. Его сопровождала супруга, дама весьма болезненная, известная в Сан-Франциско своими роскошными приемами и крайней щепетильностью ко всему, что касалось социального статуса и прошлого своих гостей. Прогуливаясь по заброшенному поселку, мистер Порфер обратил внимание супруги и друзей на сухое дерево, что стояло на невысоком холме сразу за Индейским ручьем.

– Помнится, я говорил вам, что мне приходилось бывать здесь в 1852 году. Тогда мне рассказывали, будто линчеватели вздернули на этом дереве не меньше полудюжины человек, в разное время, конечно. Похоже, на нем до сих пор болтается веревка. Давайте подойдем туда и посмотрим.

Мистер Порфер не стал уточнять, что эта самая веревка вполне могла захлестнуть и его собственную шею, если бы он задержался в Харди-Гарди на лишний час.