Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл

монархическую власть и обеспечивала представительство на основе пропорциональности, а не привилегий (в однопалатном собрании от старых сословий ничего бы не осталось). Наконец, следовало реформировать церковь, чтобы уменьшить власть папского престола и очистить её от инквизиции и религиозных орденов, сделав, таким образом, и более «национальной», и менее деспотичной и обременительной.

До сих пор испанский либерализм являет собой образец политического альтруизма, но на самом деле он чётко увязывался с интересами важных элементов имущих классов. Несмотря на все восторженные высказывания в адрес народа, немногие даже из самых радикальных либералов могли представить себе его непосредственное участие в политической жизни. Либералов, бывших отпрысками культурной элиты, пугали буйные толпы, свергшие в 1808 г. старый порядок, и они были решительно настроены защищать частную собственность, а их доводы отражали интересы могущественных экономических кругов. Так, к 1808 г. в Испании появилась процветающая олигархия недворянского происхождения. Эти нувориши, набравшиеся сил от притока богатств, созданного коммерческим бумом конца восемнадцатого века, стремились извлечь пользу из своего экономического процветания посредством приобретения общественного положения, земли и власти и получили огромную выгоду от проводимой Годоем «дезамортизации» (отчуждения и продажи церковных земель. — Прим. перев.) крупных площадей церковных земель до 1808 г. и к тому же приобрели существенные интересы в качестве кредиторов правительства (в значительной степени именно их деньгами были профинансированы крупные выпуски банкнот, на которые всё в большей степени полагался фаворит). Поэтому понятно, что создание свободного рынка земли обретало новый смысл, поскольку в Испании 1808 г. это предполагало попадание на рынок огромных земельных площадей, которые никогда раньше не были доступны для продажи. В нескольких словах, Испанию следовало перестроить на благо новой элите, а щедро восхваляемый испанский народ в будущем, за которое он вроде бы боролся, получил фактически очень мало.

Между этой программой и вскрывшейся в ходе обсуждения 1808 и 1809 гг. программой политиков, занимавших вторую позицию, было поразительно много общего, несмотря на то что последних можно было в сущности отнести к легитимистам. Испания до восстания была вовсе не отсталым государством из сказок, а полной жизни реформистской монархией, в которой царствующие один за другим короли из династии Бурбонов стремились подтолкнуть экономические развитие, стимулировать рост образования общества, рационализировать администрацию, централизовать государство за счёт урезания прав привилегированных религиозных орденов, провинций, корпораций и подчинить церковь трону. В ходе восстания 1808 г. многие министры и чиновники, придерживавшиеся этих традиций, выразили лояльность Жозефу Бонапарту, однако некоторые выбрали дело патриотов: самые выдающиеся из них — Ховельянос и престарелый граф де Флоридабланка (de Floridablanca). Когда в декабре 1808 г. последний скончался, главным защитником его позиции стал Ховельянос; именно благодаря его влиянию, как одного из представителей Астурии, центральная хунта прославилась консерватизмом, которым она была с тех пор обременена. Но, на самом деле, Ховельянос разделял многие представления либералов. Например, в плане экономики на Ховельяноса огромное влияние оказали труды Адама Смита, и поэтому он осуждал такие явления как майорат, запрет огораживания в защиту прав скотоводов и пережитки общинной собственности. Между тем в отношении религии он был в значительной степени янсенистом и требовал испанизации церкви и упразднения инквизиции (или по крайней мере передачи её полномочий епископам). Ховельянос, как и либералы, выступал против провинциальных привилегий, и, самое главное, был убеждённым сторонником прогресса в сфере науки и образования и призывал к свободе печати, снижению уровня неграмотности и расширению изучения сельского хозяйства и экономики. Однако от либералов его отличал политический анализ. Ховельянос, напуганный в равной мере французской и испанской революциями и неспособный смириться с обществом, которое могло бы жить без управления дворянством и церковью, никогда не настаивал на упразднении майората самого по себе, а просто предлагал его ограничить. В то же время он ещё меньше хотел новой концентрации земли в руках состоятельных олигархов и скорее предпочитал этому формирование крепкого, процветающего крестьянства. Столкнувшись с событиями 1808 г., он волей-неволей согласился с принципом народного суверенитета, но пошёл на это с огромнейшей неохотой, и теперь требовал, чтобы кортесы собирались по сословиям или чтобы сохранилась хоть какая-то форма представительства старой элиты, и вдобавок выступал против политической и институционной реформы, предлагаемой либералами: для него Испания фактически уже имела конституцию в форме фундаментальных законов, которые она унаследовала от средневековья, при этом для их восстановления следовало лишь уничтожить деспотизм.

Пусть даже эта программа и была очень осторожной, но она разительно отличалась от программы традиционалистской партии, которая в то время всплыла на поверхность как третий главный элемент патриотической политики, хотя фактически она уже заявила о себе ещё до участия в заговоре, приведшем к свержению Карла IV и Годоя в Аранхуэсе. Так, аристократы из придворной клики, собравшейся вокруг будущего Фердинанда VII, рассматривали свою поддержку ему как средство подрезания крыльев монархической власти, при этом слабого и апатичного кронпринца считали марионеткой, которая будет плясать под дудку грандов. Когда после свержения Наполеоном Бурбонов весь полученный ими выигрыш пошёл насмарку, они устремились к тому, чтобы восстановить его посредством войны с французами — в Сарагосе молодой гвардейский офицер, Хосе Палафокс (Jose Palafox), вовлечённый в аранхуэсский мятеж, организовал восстание и возвёл себя в ранг диктатора Арагона, явно надеясь, что вся страна объединится под его руководством. Авантюра Палафокса, которой помешало одновременное восстание на остальной части страны, потерпела крах, но он ни в коем случае не был обособленной фигурой, поскольку значительные слои духовенства и дворянства были крайне враждебно настроены к регализму, дезамортизации и ослаблению влияния аристократов. Эта группа по всей Испании с самого начала старалась трактовать восстание как крестовый поход за церковь и короля, отвергая таким образом аргументы в пользу радикальных перемен. Да они и не ограничивались простой пропагандой, потворствуя ряду интриг против либералов, которые достигли кульминации в свержении центральной хунты в январе 1810 г.

В данном случае центральной хунте, испытывавшей острый кризис, учреждением выбранного ею в Кадисе регентского совета удалось перехитрить заговорщиков, но политическая программа, которую они отстаивали, никуда не исчезла. Одним из примеров её многочисленных защитников является Хуан Перес Вильямил (Juan Perez Villamil), чиновник адмиралтейства высокого ранга. Хотя он, так же как и все либералы, восхищался народным героизмом (например, после Дос-де-Майо Вильямил из селения Мостолес распространил волнующий призыв к всенародному восстанию), для него прошлое по-прежнему сохраняло привлекательность, а свобода (на самом деле конституция) заключалась в действии фундаментальных законов, унаследованных от прошлого. Вместо введения опасных иностранных новшеств следовало укреплять эти законы — постоянной темой