Чемпион - Сергей Майоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не знаю, вам виднее. Но я никаких пистолетов в машину не клал, это точно.
– Из него ведь стреляли недавно. Не боишься, что трупик всплывет?
– Не боюсь.
– Снаружи ты пушку протер. А внутри? Забыл? На патронах и на магазине отпечатки остались. Как ты думаешь, чьи? Леньки Пантелеева? Твои!
– Почему? – тупо спросил я, уже понимая, что здорово лоханулся.
– Потому, что мы уже успели сравнить. Может, ты этого и не помнишь, но твоя дактокарта у нас с восемьдесят седьмого года имеется. А то, что на затворе и рукоятке все чисто – это нам только на руку. Не выйдет сказать, что ты пушку около дома нашел и вез сдавать в отделение.
Закончив тему с пистолетом, Цыганков продолжил ездить мне по ушам, демонстрируя, как много он знает о деятельности нашей бригады.
Знал он, такое ощущение, все.
Я морально скучнел и размышлял, кто же нас предал. Другим способом объяснить обилие и точность имеющейся у ментов информации было нельзя.
А еще я думал, что те восемь лет, которые были обещаны мне в начале допроса, сидеть все же придется. Даже если он сможет доказать только треть того, о чем говорил, этого хватит. И еще хорошо, что у нас срока не суммируются, как в Америке. По ихним законам мне бы светило не меньше тридцатника.
Если восемь отмерят – в каком я освобожусь? В девяносто девятом?
Неприятная перспектива…
И вдруг я понял, что никакого срока не будет.
Ну, то есть помучиться, конечно, придется, но выйду я значительно раньше.
На меня прямо озарение какое-то снизошло.
Не поверите, когда я скажу, чем оно было вызвано.
Обыкновенным носком.
Хлопчатобумажным.
Носков было два, и украшали они ноги Льва Валентиновича. Коротковатые узкие брюки, которые еще выше поддернулись, когда он перестал держать руки скрещенными на груди и засунул в боковые карманы, позволяли мне видеть эти шедевры советской легкой промышленности. Они имели самый что ни на есть совково-совдеповский вид. Бордовые, с черными ромбиками и вертикальными полосками зеленого цвета. Ингу такая расцветка повергла бы в шок. Даже для детской одежды это было бы перебором, а тут в них вырядился мент с майорскими звездами, который вознамерился меня засадить.
Один носок был натянут как следует, а у второго, на правой ноге, резинка ослабла, и он сполз на ботинок, обнажив бледную щиколотку.
Я успокоился моментально.
Наклонив голову, будто слова Цыганкова проникли мне в самую душу и вызвали тяжкие размышления о раскаянии и явке с повинной, к написанию которой он меня ненавязчиво пытался склонить, я глазел на нижние конечности оппонента и чувствовал: ничего у него не прокатит.
3
Мне предъявили обвинение в хранении пистолета, Плаксе – по двести девятой статье, о которой говорил Цыганков. Нас арестовали и, продержав трое суток в камере на Литейном, одним автозаком переправили в «Кресты».
По нашим делам Пучковский шел свидетелем. Он якобы твердил, что ничего не видел и не знает, его пугали уголовной ответственностью за ложные показания. Ничего не добившись, привлекли за неповиновение при задержании и отпустили.
Мне это не нравилось…
Я продолжал думать, кто из наших стучал Цыганкову и было ли наше задержание дурацкой случайностью или хитро разработанным планом. В план я не верил, но объем сведений, которым располагал Цыганков, заставлял сомневаться в любых логичных предположениях.
Он приходил ко мне все три дня, в разное время, и мы подолгу беседовали. Я не совсем понимал, чего он хочет добиться. Складывалось ощущение, что он присматривается ко мне, готовясь принять какое-то важное решение. Важное, в первую очередь, для него самого.
– Ты последнее время много работал, – сказал он мне вечером накануне отправки в «Кресты». – Ковал материальную базу для светлого будущего. Теперь как следует отдохнешь. Подумаешь об ошибках…
– Я не хочу отдыхать. У меня много дел.
– Никто не хочет. Сейчас время такое: пропустишь день – потом не наверстаешь. Так вот, об ошибках. Это правильно, что вы собрались в бригаду. Поодиночке не выжить. Но вы слишком замкнулись в себе. Слишком сильно поверили, что можете все. В этом ваша основная ошибка. Нельзя замыкаться. Надо шире смотреть.
Я не понял, что он хотел этим сказать. Появилось ощущение, что я не заметил намека, который он сделал. Намека на что?..
Через несколько дней меня посетил адвокат. Это был какой-то дальний родственник Кушнера. В сталинские времена он начинал работать в прокуратуре, а выйдя на пенсию, стал защитником.
– Как устроились, Константин Андреевич? Если что-то не так, я могу посодействовать, чтобы вас перевели в другую камеру.
– Спасибо, у меня все нормально.
Я машинально отвечал на вопросы и думал, насколько можно с ним быть откровенным.
– Мишенька просил передать, что он успешно справляется со всеми делами и предпринимает все возможные и невозможные меры для вашего освобождения.
Я принял решение. В конце концов если никому не верить, то можно свихнуться. А Кушнер меньше других подходит на роль предателя. В том числе и потому, что об истории со сломанной рукой Пучковского он знал только в самых общих чертах, без подробностей, которыми щеголял Цыганков.
– Есть один мент… Надо повнимательнее присмотреться. Может, удастся найти с ним общий язык?
Глава двадцать вторая. Важней всего погода в «доме»…
1
В камере нас было четырнадцать человек. Ни одного представителя воровского движения, ни одного старого засиженного уголовника – в основном молодые ребята из спортсменов, арестованные в первый раз. Многие из них мне были знакомы. Почти все – моего возраста или младше. Старше оказался только один – ровесник и хороший знакомый Мастера Павел Павлович, прозванный Стержнем. Я несколько раз видел его еще до армии, когда Мастер брал меня на съемочные площадки фильмов, в которых занимался постановкой трюков. В отличие от Мастера Стержень боевые искусства не преподавал, хотя владел ими тоже неплохо. Он тяготел к богемной жизни. Подрабатывал каскадером, снимался в эпизодических ролях, участвовал в создании каких-то сценариев, в концертах бардовской песни. Мастер говорил, что они познакомились на военной базе в Юго-Западной Африке, где вместе проходили срочную службу.
Порядки в «доме» сложились достаточно демократичные и справедливые. Но мелкие конфликты из-за бытовых вопросов вспыхивали регулярно. Стержню стоило больших усилий их успокаивать.
– Не представляю, как ты справляешься, – сказал я.
– Справляюсь… Кому-то ведь надо за порядком следить? Когда на зону уйду, оставлю тебя вместо себя.
Стержень ждал суда, который должен был начаться со дня на день. Его обвиняли в убийстве. Он был уверен, что получит не меньше десятки, и относился к этому философски. Глядя на него, и я заряжался спокойствием и уверенностью.
В середине декабря ему передали с воли записку. Прочитав, он подозвал меня:
– Мастер привет передает.
– Он вернулся?!
– Вернулся. Конечно, у него возможности не те, что были раньше, но он постарается помочь. Хотя, – Стержень пристально посмотрел на меня, – мне кажется, он немного разочарован. Он тебя готовил не к тому, что получилось.
От Инги регулярно приходили передачи и письма. Она писала, что ребята ей помогают и что они с Артемом ждут моего возвращения. Свидания нам не давали. Несколько раз она приезжала с Кушнером на набережную перед «Крестами», и я мог увидеть ее. Мы махали руками, она посылала
