Сокровище альбигойцев - Морис Магр

Суровые гугеноты, исполнявшие обязанности консулов города Памье, три дня назад приняли решение изгнать из города всех публичных женщин, ибо хотели избежать непристойных сцен, случившихся в прошлом году во время карнавала. Консулы, в частной жизни являвшиеся еще большими распутниками, чем прочие горожане, сердцами обладали каменными, а потому дали несчастным всего несколько часов на сборы. Среди проклятий, летевших в сторону консулов, чаще всего звучало имя Раймона Пелипара. В молодости этот Пелипар поднял жителей Памье и повел их грабить обитель иезуитов. Теперь, состарившись, он начал гонения на беззащитных проституток. Интересно, если бы я отправился к иезуитам Тулузы и сказал им: «Вот новые жертвы Раймона Пелипара!», вызвали бы они городских стражников, чтобы те сопроводили несчастных женщин в Памье и помогли им вселиться обратно в принадлежавшие им дома?

Подобная мысль мелькнула, но не задержалась у меня в голове. Иезуиты Тулузы не станут исправлять несправедливость, допущенную по отношению к публичным женщинам. Скорее всего, принимая во внимание перемирие между католиками и гугенотами, установленное королевским эдиктом, они воспользуются им как поводом и попытаются вернуть себе разоренный памьерцами коллегиал.

Я точно знал, что вход в город закрыт для чужаков, точнее, для нищих и проституток, но, не желая оскорблять и без того несчастных женщин, я наклонился к карлику, дабы вполголоса поделиться ним своими опасениями.

И все же речь моя оказалась недостаточно тихой, сидевшие поблизости женщины услышали меня, и тотчас стенания и вопли их зазвучали еще громче.

Итак, их гонят отовсюду! Для них нет места на земле! Но разве Тулуза не католический город? «Интересно, — подумал я, — откуда у них в головах установилась странная связь между католической религией и их ремеслом?» И хотя ответа на этот вопрос я не услышал, тем не менее все свои упования женщины связывали только с Тулузой. Получалось, что ежели они не смогут туда попасть, значит, им придется умереть.

Высокая девица в красном, с косами почти такого же цвета, размахивала руками прямо перед моим носом.

— Я, я тебе это говорю, я, Провансалька Бонис! В Тулузе меня каждая собака знает! Слышал о Корнюссоне, бывшем королевском сенешале? Так вот, он сделает все, что я пожелаю. Как только меня увидит, так тут же предоставит в мое распоряжение целый дворец!

Пожилая женщина в надвинутой по самые глаза шляпе с огромными полями, опираясь на палку, приблизилась ко мне и отвела в сторону, видимо желая переговорить наедине: так поступают кумушки, когда хотят о чем-нибудь договориться. Это была содержательница публичного дома.

— Моя сестра Онорина Рузье владеет борделем на улице Аш. Она может принять четырех несчастных. Ну разве такое сострадание не похвально? И заметьте, она просит прислать к ней самых старых, тех, кому труднее всего прожить. Помогите мне войти в Тулузу вон с теми четырьмя, что стоят поодаль, и я дам вам двадцать пять экю.

И она немедленно принялась шарить в складках широкой юбки, так что мне даже пришлось удержать ее за руку, дабы остановить сей порыв: я не мог ничего ей обещать.

Торнебю с сомнением качал головой. Стражники, охранявшие ворота Тулузы, с каждым годом становились все строже. Я вспомнил, что совсем недавно из страха перед чумой они оставили умирать у городских ворот нищих из Лорагэ и Нарбонна. Дело было летом, и непогребенные трупы едва не спровоцировали вспышку чумы, боязнь которой стала причиной гибели этих людей. Еще горожане опасались бандитов, многочисленные шайки которых бродили по окрестным деревням, а также нападения гугенотов. Впрочем, возможно, заключенный недавно мир и ослабил бдительность стражей города, но я о том ничего не знал.

Женщины, окружившие меня, называли меня спасителем и по привычке строили мне глазки, спешно расправляя складки своих шалей и приглаживая растрепавшиеся волосы. Даже державшаяся особняком брюнетка, чье лицо наполовину скрывала мантилья, слезла со своего осла и присоединилась к общему хору. И только маленькая молчаливая старушка с накрытой тряпкой корзиной по-прежнему стояла в стороне, прижимая к груди свою ношу. Игрец на гузле, похоже, был явно не в своем уме: все это время он продолжал музицировать, а его тощие ноги без устали выписывали замысловатые па.

Карлик подтвердил мое предположение — коснувшись пальцем лба, он, словно оправдываясь, произнес:

— Ночи, проведенные в «Красном фонаре», полностью лишили его разума.

— Послушай, — обратился я к Торнебю, — если стражниками у ворот Сент-Этьен все еще командует Антуан де Пейролад, ему можно рассказать о печальной участи этих созданий, и, быть может, он пропустит их в Тулузу.

Махнув рукой, я пригласил женщин следовать за мной и направился по узкой тропе, бегущей в обход городских стен; она должна была привести нас к воротам Сент-Этьен. Карлик семенил справа от меня. Игрец на гузле, державшийся слева от меня, иногда прерывал мелодию и совершал очередной замысловатый прыжок. Женщины, к которым присоединились несколько неизвестно откуда взявшихся мужчин с лицами висельников, шли следом.

Мы уже подходили к воротам Сент-Этьен, как впереди возникла еще одна, не менее странная группа людей, двигавшихся туда же, куда и мы, только по другой дороге. Судя по костюмам, это были мавры; они тоже направлялись к воротам Сент-Этьен…

Недавно мавров изгнали из Испании, и они во множестве перебирались во Францию, особенно в Прованс, откуда их переправляли в Марокко. Небольшим группкам мавров удавалось укрыться от бдительного ока властей, и они пытались обустроить свою жизнь, взывая к неистребимому людскому милосердию. Их часто прогоняли камнями и редко привечали — в основном чтобы потом обобрать, ибо ходили слухи, что у многих в поясах зашиты испанские дублоны.

Мавры, встреченные нами сегодня, шествовали под предводительством своего высокого тощего соплеменника, более всего напоминавшего живой скелет. Под мышкой он нес огромную книгу; юная девушка — наверное, его дочь — семенила рядом, держа в руках стопку перевязанных веревочкой книг.

Скелет подошел ко мне, взглянул, и лицо его внезапно озарилось радостью. Быстрым движением он тонким пальцем коснулся моей груди в том месте, где находилось сердце. Решив, что он хочет меня ударить, я отшатнулся, а тощий мавр, потрясая книгой, с невероятной скоростью принялся что-то лопотать на своем языке. Я слушал, но ничего не понимал.

К счастью, среди женщин из Памье была мавританка, она подошла и перевела его слова.

Тощий мавр узнал во мне брата по духу и рассчитывал, что связующие нас узы помогут проникнуть в Тулузу не только ему самому, но и всем, кто его сопровождал. Наслышанный об университете Тулузы, он надеялся, что сможет читать студентам лекции на арабском языке, ибо был уверен, что здесь студенты понимают этот язык. Он уже пытался пройти через ворота возле большой башни, но солдаты не пустили его.

Я подумал, что тощий мавр и его спутники, дерзнувшие сунуться в ворота Нарбоннского замка, должны благодарить свою счастливую звезду за то, что она привела их к стенам Тулузы в «жирный вторник», иначе их давно бы уже арестовал тамошний комендант д’Асторг.

Окинув взором окружавших меня людей в пестрых поношенных одеждах, я задался вопросом, по какому странному стечению обстоятельств они вселили в меня совершенно безосновательную надежду. Впрочем, отступать было некуда, и я, вспомнив о законе, распоряжающемся событиями, в душе попросил этот закон сделать так, чтобы предприятие наше не завершилось чем-нибудь плохим. Думая об Антуане де Пейроладе, я постарался придать лицу жизнерадостное выражение, приставшее человеку, предвкушающему встречу со старым другом после долгой разлуки, и твердым шагом направился к воротам Сент-Этьен.

Ворота оказались заперты, но рядом была приоткрыта небольшая дверь, и в просвет я, к своему великому удовольствию, увидел Антуана де Пейролада — он сидел на низенькой скамеечке, вырезанной прямо в каменной стене, окружавшей город. Портупея была расстегнута, багровая физиономия лоснилась, а под ней колыхался огромный живот, казавшийся совершенно отдельным предметом, ничем не связанным со своим владельцем.

Не успел я произнести заготовленные для такого случая фразы, как маленькие блестящие глазки Антуана де Пейролада уставились сначала на меня, потом на мавров, потом на женщин из Памье, и лицо его приняло удивленное выражение. К счастью, он не стал задавать лишних вопросов, и я так и не узнал, чему он изумился более всего. Наверное, решил, что по случаю карнавала я захотел подшутить над жителями Тулузы и, выбравшись из города, стал готовить шутку за пределами городских стен, чтобы наиболее эффектно обставить свое появление в городе. В это время до нас донесся звук колокола, призывавшего на мессу, которую в «жирный вторник» архиепископ служил в соборе Сент-Этьен специально для студентов и членов ремесленных корпораций, обычно исполнявших на празднике роли ряженых. И Антуан де Пейролад, очевидно, подумал, что мы направляемся на эту мессу.