Южный ветер - Норман Дуглас

Мистер Эймз недоверчиво взглянул на епископа.

— Подсмеиваетесь надо мной, — сказал он. — И по заслугам, нечего было утром столько болтать. Боюсь, я вам страшно наскучил.

Но епископа и вправду интересовал ответ на этот вопрос.

— Ну что же, тогда могу вам сказать, что монсиньор Перрелли едва упоминает о южном ветре. Он перечисляет другие ветра, называет некоторые из основных якорных стоянок острова, отвечающих разным ветрам и временам года. Он также извлёк из старых хроник записи о больших штормах 1136-го, 1342-го, 1373-го, 1460-го годов и так далее, нигде, впрочем, не говоря, что они приходили с юга. Он сообщает, что воздух здесь приятен, ибо смягчён мягким морским бризом. Само слово сирокко встречается на его страницах только один раз и то в связи с жалобой по поводу преобладания этого ветра на материке.

— Старый пустозвон!

По телу мистера Эймза прошла лёгкая дрожь. Но он снова заговорил несколько более увещевательным тоном:

— Он был историком своего времени, покладистым господином, рассказывающим таким же людям, как он, то, что должно было их заинтересовать. Именно это и делает его труд привлекательным для меня: в нём видна личность автора. Факты, которые он записывает, будучи сведёнными воедино с теми, которые он замалчивает или скрывает, позволяют так глубоко проникнуть в изменчивую человеческую натуру! Реконструировать характер человека и его время можно ведь не только по тому, что он делает или говорит, но и по тому, что ему не удаётся сказать или сделать.

— Современные историки не таковы, — сказал мистер Херд. — Они из всех сил стараются дать вам истинную картину. И читать их иногда довольно скучно. Я бы с удовольствием позаимствовал у вас Перрелли на день, на два, если бы вы не возражали.

— Я вам его пришлю вместе с кое-какими старинными гравюрами и современными фотографиями. Тогда вы поймёте, что я имел в виду. Гравюры не вполне верны природе, да люди того времени и не стремились сохранять ей верность. И всё же, создаваемое ими ощущение этих мест полнее того, которое дают современные изображения. Возможно, существуют истины двух родов: истина факта и истина его осмысления. Перрелли будит мысль, он прививает к эрудиции романтичность, отчего та расцветает пышным цветом. А какое воображение! У него есть целый трактат о рыбах Непенте — читается, как поэма, и вместе с тем переполнен практическими кулинарными советами. Представьте себе Вергилия{154}, пишущего в соавторстве с Апицием{155}.

Епископ сказал:

— Пожалуй, Гораций быстрее сговорился бы с этим старинным bon-vivant.[67]

— Вряд ли Гораций мог бы приложить руку к этой главе. Для такой работы он был недостаточным идеалистом. Он никогда не смог бы написать о красной кефали так, как Перрелли, который сравнивает её чешую с яростными волнами Флегетона{156}, с мантией розовоперстой зари, со стыдливым румянцем застигнутой во время купания девы, а после этого рассказывает как готовить эту рыбу тридцатью различными способами и как выплёвывать её кости наиболее бесшумным и благородным образом. Таков Перрелли — оригинальный, неторопливый. И всегда остающийся самим собой! Он улыбался, когда писал, я в этом совершенно уверен. В другом разделе, описывая источники острова, он намеренно перенимает слог некоторых старинных средневековых схоластов. И есть ещё глава, посвящённая положению духовенства при Флоризеле Тучном, она полна завуалированных нападок на современные ему монашеские ордена, подозреваю, что эта глава доставила ему немало неприятностей. Должен с сожалением сказать, что распущенной болтовни на его страницах тоже хватает. Боюсь, он был человеком не очень нравственным. Но я не могу заставить себя осудить его. Что вы об этом думаете? Некоторые проблемы возникают так неожиданно, правда?

Вид у мистер Эймза вдруг стал совершенно несчастным.

— Да, пожалуй, — ответил епископ, которому в ту минуту совсем не хотелось разговаривать на этические темы. — И как же вы намерены поступить в этом случае? — добавил он.

— В каком?

— Я говорю о поэтической вольности, допущенной Перрелли, не упомянувшем о сирокко.

— Можете мне поверить, она потребовала от меня большой дополнительной работы. Пришлось вплотную заняться этим вопросом. Я свёл в таблицу не менее пятидесяти семи разновидностей сирокко. По большей части это названия, которыми пользуются моряки, плюс некоторое количество архаических. Пятьдесят семь вариантов. К настоящему времени у меня написано о южном ветре двадцать три тысячи слов.

— Объёмистое примечание, — рассмеялся епископ. — Я бы назвал его изрядным куском книги.

— Мои примечания придётся печатать мелким шрифтом. Собственно, я подумываю о том, чтобы выделить всё, что касается южного ветра в особое приложение. Вы думаете, я написал слишком много? Но такое количество слов вовсе не находится в диспропорции с предметом. Разве южный ветер не составляет изрядного куска непентинской жизни?… Смотрите-ка! Облако всё же надумало двинуться в нашу сторону. Опять посыплется пепел. Как видите, сирокко…

Тем временем террасу заполнила людская толпа. Вечернее солнце уже заволоклось буроватой дымкой. Пепел движется быстро. Вскоре он начал мягко опускаться на остров.

Что было делать? Памятуя о предыдущем опыте, все склонялись к тому, что следует немедленно устроить второй крестный ход. Того же мнения придерживался и «парроко». Однако, ради проформы он отправил доверенного посланника, которому надлежало выяснить мнение мистера Паркера, отрешённо сидевшего в кабинете, уставясь в незаконченный Финансовый доклад. С достойной всяческих похвал готовностью Консул собрал воедино разбредшиеся мысли и основательно обдумал заданный ему вопрос.

Нет. По благом размышлении он высказался против идеи крестного хода. Обладая приобретённым на разных континентах и в самых разных обстоятельствах обширным опытом по части повторных ставок на одну и ту же кобылу, мистер Паркер не считал разумным снова рассчитывать на благосклонность Святого. Так можно всё испортить, сказал он. Лучше подождать до утра. Если опять навалит столько же, сколько в прошлый раз, опыт возможно и придётся повторить. Но не сейчас! Он допускает, что делать что-то надо, но столь безответственная игра на репутации Святого представляется ему опасной.

Его Преподобие, на которого эти соображения произвели должное впечатление, решил с полчаса обождать. И вновь оказалось, что Представитель республики Никарагуа подал чрезвычайно резонный совет. В тот миг, когда солнце опустилось в море, пепел вдруг перестал падать. Никакого вреда он причинить не успел.

Попозже ночью можно было наблюдать ещё одно явление природы. Началось бурное извержение вулкана. Казалось, гигантский факел воздвигся в небесах. Потоки лавы стекали по горным склонам, окрашивая небо и море в багровые тона.

Непентинцев это зрелище успокоило. Демон наконец отыскал выход — теперь всё стихнет. И пепла больше не будет. То обстоятельство, что огненный потоп поглотил целые деревни, что в эту минуту выжигаются виноградники, что сотни невинных людей, отрезанных жгучими реками, поджариваются заживо, островитян не волновало. Оно лишь доказывало то, что им и так давно было известно: на материк юрисдикция их Святого покровителя не распространяется.

В каждой из этих деревень имеется собственный Святой, прямая обязанность которого — предотвращать такого рода несчастья. Если он по неумению или по тупости не способен выполнять свой долг, нет ничего проще, чем избавиться от него, — Святые целыми дюжинами маются без дела, выбирай не хочу! Думая об этом, островитяне испускали вздохи огромного облегчения. Они желали долгих лет жизни своему Святому покровителю, причин для недовольства которым не имели. Их посевам и жизням ничто не грозит и большое спасибо за это Святому мученику Додеканусу. Он любит свой народ, и народ его любит. Настоящий покровитель, достойный своего звания — не то что эти неотёсанные ублюдки с материка.

ГЛАВА XL

Мистер Херд только что покончил с ранним итальянским завтраком. Проникнутый чувством глубокого довольства, он сидел над чашкой кофе и курил, глядя по-над зеркальной гладью моря на вулкан, пиротехнические эффекты которого вчера не давали ему заснуть до позднего часа. Наступает ещё один ослепительный день! Каждый из них горячей предыдущего, только ветер всегда остаётся неизменным! Через несколько минут он на час-другой укроется в своей прохладной и тёмной спальне.

Один пустяк никак не шёл у него из головы. Он так и не получил ответа на записку — записку с выражением дружеской озабоченности, оставленную им вчера на вилле «Мон-Репо». Он хоть и мало знал кузину, а всё же невольно тревожился. Такая одинокая в своём домике, возможно, страдающая — и слишком гордая или застенчивая, чтобы пожаловаться. Да и рассказ мистера Эймза разбередил его душу. Почему она выглядела, будто призрак? Что это может значить? Библиограф человек явно здравомыслящий, ничуть не склонный отдаваться игре воображения. Мистер Херд чувствовал, что между ним и этой одинокой женщиной, которую, похоже, все здесь любили, установились неощутимые, подспудные токи взаимной приязни. Она отличалась от обычных женщин, такую женщину мужчина не может не уважать. Она безусловно выигрывала на фоне дам, с которыми ему довелось познакомиться в последнее время и которые при всём их обаянии и остроумии так или иначе разочаровывали его какой-либо своей чертой. Преданность кузины ребёнку и мужу была мила его сердцу. Она казалась лучшей среди ей подобных.