Том 1. Стихотворения. Поэмы - Константин Михайлович Симонов

я пил –

все заранее знать ты могла;

Как я в двери входил,

как пиджак на себе оправлял я,

Как садился за стол,

как вставал я из-за стола.

Все вдвоем да вдвоем.

Уж привычными смотрим глазами

И случайных гостей

принимаем все с меньшим трудом.

Через год, через два

мы уже приглашаем их сами,

И друзья, зачастив,

не стесняясь заходят в наш дом.

В шумных спорах о вечности

весело время теряем.

Стол газетой накрыв,

жидкий чай по-студенчески пьем.

Но, оставшись одни,

в эти дни мы еще повторяем:

«С ними было отлично.

А все-таки лучше вдвоем».

Если лучше вдвоем –

это значит, еще не насмарку,

Это значит, что ладим,

что все еще вместе скрипим…

Помню день, когда поняли:

словно почтовая марка,

Наша общая жизнь

была проштемпелевана им.

Как на грех, выходной.

Целый день толковали о разном.

И, надувшись, засели в углах.

Я в одном. Ты в другом.

Мы столкнулись в тот день

с чем-то скучным, большим, безобразным,

Нам впервые тогда

показалось, что пусто кругом.

Говорить не хотелось,

довольно уже объяснялись.

Спать и рано, и лень

застилать на диване кровать.

И тогда, как по сговору,

сразу мы оба поднялись

И пошли к телефону:

кого-нибудь в гости зазвать.

Вот и гости пришли.

Мы особенно шумно галдели,

Нашу утлую мебель

в два счета поставив вверх дном,

Мы старались шуметь,

чтоб не думать о собственном деле,

Мы старались не думать –

и думали все об одном:

Что впервые в гостях

мы себе облегченья искали,

Что своими руками

мы счастье свое отдаем.

Чем тоскливее было,

тем дольше гостей не пускали.

Наконец отпустили

и снова остались вдвоем…

Много раз нам потом

хорошо еще вместе бывало.

Мы работали рядом

и были довольны судьбой,

Но я помнил всегда,

да едва ли и ты забывала,

Что однажды вдвоем

показалось нам плохо с тобой.

Мы, почувствовав это,

глядели глазами сухими,

Понимали, что вряд ли

от памяти мы убежим.

Там начало конца,

где, желая остаться глухими,

В первый раз свое горе

заткнули мы криком чужим.

Четвертая страница

Помнишь узкую комнату

с насмерть продрогшей стеною,

С раскладною кроватью,

со скрипом расшатанных рам?

Ты все реже и реже

в нее приезжала со мною,

Иногда перед сном

и почти никогда по утрам.

Ты ее не любила

за грязные чашки и склянки

И за то, что она

не тепла, не светла, не бела.

За косое окно,

за холодную печку-времянку

И за то, что времянкой

вся комната эта была.

Я тогда обижался.

На время забросив работу,

Я повесил ковер.

Я разбитое вставил стекло.

Я вколачивал гвозди.

С мужской неуклюжей заботой

Я пытался наладить

в ней женский уют и тепло.

Было все ни к чему.

Стало холода меньше и ветра,

Но остался все тот же

бивачный невыжитый дух.

Может, просто нам тесно?

Но семь с половиною метров,

Если все хорошо, –

разве этого мало для двух?

Мы щенятами были.

Немало пришлось нам побиться,

Чтоб понять, что причиной

не комната и не кровать,

Чтоб понять наконец:

как недолго и просто влюбиться

И как сложно с тобой

с глазу на глаз нам век вековать.

Сколько в этой каморке

с тобой мы зубрили зачетов.

Керосинку внеся,

согревались непрочным теплом.

Сколько ты исправляла

моих чертежей и расчетов,

Терпеливо азы

повторяла со мной за столом.

Я недавно там был,

там при скором отъезде забыто

Много разных вещей,

там халат твой домашний висит,

Два кривых костыля

в капитальную стену забиты,

И на них запыленная

длинная рама косит.

Так жива эта память,

что нам вспоминать даже рано:

Было туго с деньгами,

неважное было житье,

На рожденье мое,

отыскав эту старую раму,

Вставив снимки свои,

ты на память дала мне ее.

Двадцать снимков твоих.

По годам я тебя разбираю:

Вот двухлетний голыш,

вот девчонка с косичкой смешной,

Вот серьезный подросток,

и около правого краю

Ты такая, какой

в первый раз увидалась со мной.

Как я мог позабыть

твои карточки в комнате этой?

Все висят здесь по-прежнему,

так, словно ты не ушла.

Там начало конца,

где, на прежние глядя портреты,

В них находят тепло,

а в себе не находят тепла.

Пятая страница

Ну, расстались с тобой

и сидели бы, кажется, молча.

Понимали бы трезво,

что жизнь еще вся впереди.

Отчего же пишу я

с такой нескрываемой желчью,

Словно я не забыл,

словно крикнуть хочу: погоди!

Погоди уходить!

Что я, проклятый, что ль, в одиночку

Наши беды считать!

В сотый раз повторять: «Почему?»

Приезжай, посидим,

погрустим еще целую ночку.

Раз уж надо грустить,

мне обидно грустить одному.

Если любишь, готовься

удар принимать за ударом,

После долгого счастья

остаться на месте пустом;

Все романы обычно

на свадьбах кончают недаром,

Потому что не знают,

что делать с героем потом.