Мост к людям - Савва Евсеевич Голованивский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Медленный ритм шагов часового убаюкивал, волна тошнотного безразличия заполняла душу Кондратюка, и он задремал. Когда очнулся, в глаза ударил резкий наружный свет — дверь лежала на земле, из-под нее доносился еле слышный стон. Почувствовав недоброе, Кондратюк вскочил на ноги и оглянулся: рядом на соломе осталась вмятина от длинного тела Безручко, а самого его не было.
Кондратюк бросился на приглушенный стон, уже вполне ясно понимая, что стряслось за недолгие минуты его блаженного сна. Часовой лежал у самого проема, накрытый дверью, которую Безручко, наверное, удалось выломать. Часовой был жив, но из раны, красневшей на виске, струилась кровь. Рядом лежал вербовый кол, прежде подпиравший дверь. Винтовка лежала тоже. Увидев ее, Кондратюк невольно вспомнил о Безручко, схватил и отбежал к дальнему углу сарая, за которым видно было клочок пустынной степи и лес вдали. Солнце уже поднялось довольно высоко, и, вглядевшись в утреннее марево, он увидел Безручко, вот-вот готового скрыться за деревьями. Кондратюк дважды выстрелил, и ему показалось, что беглец на миг остановился и пошатнулся. Больше он не стрелял. Быстро вернулся к раненому часовому, все еще держа винтовку в правой руке, левой сбросил дверь, придавившую его, потом заскочил в сарай и схватил кувшин с водой. Снова выбежал, положил оружие рядом с раненым и попробовал его поднять. Часовой открыл глаза.
Какой-то миг они глядели бессознательно, потом в них мелькнуло что-то похожее на искру жизни, и губы едва заметно шевельнулись.
— Оружие… — не услышал, а угадал Кондратюк.
— Вот оно, — ответил он.
— Удрал? — шевельнулись губы снова.
— Кажется, один раз я в него попал-таки.
Часовой попробовал встать на ноги, но сумел лишь сесть на примятую траву.
— Попей, — Кондратюк поднес кувшин к его губам.
Часовой несколько раз глотнул, потом плеснул из кувшина себе на голову.
— Вот каин… — пробормотал. — У меня в кармане санпакет…
Кондратюк достал бинт, кое-как перевязал голову часовому и помог ему подняться.
С минуту тот стоял молча на ослабевших ногах, словно его пошатывал степной ветер.
— Немцы уже вона где, — указал часовой рукой на восток. — Обошли нас, гады.
— А наши где?
— Где ж наши! Ясно — отошли.
— А мы как же?
— А вот так.
Выходит, Безручко был прав, о них забыли.
Часовой медленно наклонился и взял винтовку. Она оказалась слишком тяжелой, но все же он поднял ее и устоял на ногах. Какое-то время он стоял, опершись на нее, и молчал.
— Ты как? — спросил он, и не ясно было, что он имеет в виду.
Но Кондратюк понял:
— Надо как-то пробиваться.
Часовой тоже понял и попытался надеть винтовку на плечо, но не мог этого сделать и беспомощно опустил ее прикладом на землю.
— Тебе будет тяжело, — сказал Кондратюк, — давай я понесу. — И добавил: — А ты не бойся.
— Непорядок… — пробормотал часовой, но винтовку отдал.
Кондратюк надел ее на правое плечо, а левое подставил часовому, чтобы оперся на него рукой. Тот взялся за мускулистую шею, и оба медленно двинулись на восток.
Воронежский фронт,
1942
Перевод Э. Соловей.
НЕУГАСИМОЕ ПЛАМЯ
Ивану Кочерге — автору «Свадьбы Свички»
Рассказывают, что вожак мексиканской конвентистской армии Фернандо Вилья однажды прибегнул к такой довольно-таки странной выходке: прочитав статью своего приятеля, в которой было сказано, что его войско взяло город с севера, хотя на самом деле тот был взят с юга, он вывел своих бойцов из города и взял его во второй раз — так, как об этом написал автор статьи. Зачем он так сделал — неизвестно: может, хотел спасти писательскую честь друга, а может, это было легкомысленное щегольство игрока со смертью, не жалеющего ни своей, ни чужой жизни. Кто знает! Ясно одно — людям, что должны были выполнить его странный приказ, это стоило дорого.
О странном поступке Фернандо Вильи писали не раз и считали его единственным и исключительным в военной истории. Но вот новый случай.
Люди из Глубокой Балки на Полтавщине утверждают, что командир оккупационного отряда, назначенный одновременно и комендантом в их селе, был человеком образованным и, когда выпадала свободная минута, читал, к тому же нередко по-украински. Знал, наверное, и прекрасную драму нашего писателя и по ее знаменитому сюжету затеял кровавую шутку.
А случай представился великолепный! Грех не воспользоваться. Особенно когда склонен к шуткам.
Война, как известно, чаще всего цепляется за овраги и холмы — пересеченная местность хоть и ограничивает маневрирование, зато хорошо маскирует и дает возможность незаметно подтянуть резервы. Но Глубокую Балку она почему-то обошла стороной, немцы не воспользовались выгодами, которые дает характер рельефа.
Село сохранилось почти непострадавшим. Поэтому немцы в нем и разместили свои продовольственные склады: в колхозных амбарах, в помещении молочной фермы, в полуразрушенной церкви — повсюду громоздились огромные горы ящиков, бочек и тюков с армейским имуществом.
Место было спокойное, фронт отошел далеко, а людей мало — дети, женщины… Но охрана помещений, конечно, стояла всегда и следила внимательно — немцы любят порядок, а Шульц командирских вожжей не послаблял. И все-таки в одну из летних ночей 1942 года село осветилось пламенем огромного пожара. Немцы засуетились, согнали людей, быстро раздали ведра и заставили носить воду из пруда бегом, но пожар распространялся. Его видели даже из Гоголева и Сорочинцев, из Шишаков и станции Сагайдак. Люди тайком выглядывали из окон и, видя мерцающее зарево, улыбались: понимали, что такое происшествие, к тому же в селе, где сосредоточено столько вражеского добра, такое произошло не случайно. Выходит, есть люди, которые сумели поджечь, есть!
На следующий день комендант огласил приказ, по которому строго запрещалось пользоваться огнем — топить печи и даже зажигать свет. И в Глубокой Балке, как и во всех окрестных селах, воцарилась тьма.
Но человек без огня жить не может. Нужно сварить еду, нужно помыться… И люди нарушали комендантский приказ — плотно занавешивали окна ряднами и светили, а возвращаясь с поля после каторжной работы на немца, тайком варили затируху или пекли картошку. Огонь брали из негасимого каганца, который свято берегли по очереди, из хаты в хату незаметно переносили днем, ибо где же добыть спичек?
Однако и тайное становится явным, особенно если ни днем, ни ночью враг не спускает глаз. И однажды ночью патруль, проходивший по улице, заметил несколько искринок над дымоходом. Это была
