Самое Тихое Время Города - Екатерина Кинн

У кабинета пришлось подождать. Здесь был настоящий дубовый паркет, слегка рассохшийся, поверх которого когда-то лежала ковровая дорожка – вон и крепления остались. Стены над деревянными панелями были увешаны плакатами гражданской обороны, знакомыми со школьных лет. Только те, школьные, были обветшавшими, с обтрепанными краями, пожелтевшими. Андрей хмыкнул, вспомнив школьный плакат в кабинете гражданской обороны, на котором какой-то малолетний злоумышленник вывел химическим карандашом состав бригады ГО – «Булкин, Бутылкин, Ковбасюк и Айзенберг».

Иногда по коридору проходили люди в форме. Андрей не сразу обратил на них внимание – он разглядывал плакаты. В сущности, ему нравился этот изобразительный стиль, так и совсем старые мультфильмы рисовали, и иллюстрации к книжкам, это потом стало можно разнообразить графику…

Затем его вызвали.

Кабинет тоже был какой-то архаичный. И… нарочитый.

Как из современных киноподелок про времена Кровавой Гэбни. На столе в дальнем углу даже стояла пишущая машинка, хотя перед майором синевато светился экран компьютера. Но и он, и майор в современной серой форме казались здесь каким-то чужими. Неуместными. Временными.

Вопросы майор задавал совершенно невинные – где родился, где учился. Кто мать, кто отец, когда умерли. Место работы. Андрей отвечал, кося глазом в протокол. Все честь по чести.

Видел ли он, что произошло на дороге? Заметил ли цвет мотоцикла? Марку? Может ли описать или узнать водителя? Видел ли его раньше? Действительно ли горел зеленый свет для пешеходов? Где свидетель Соколов был в момент наезда? И так далее…

Андрей отвечал честно и правдиво и постарался вспомнить все, что успел заметить, потому что поганцы, сбивающие честных граждан, заслуживают всяческого порицания. Не фиг его, гада, покрывать. Он наслаждался приятным ощущением исполнения гражданского долга довольно долго, и даже мысленно посмеялся над неожиданным каламбуром. Пока, в очередной раз заглянув в протокол, не зацепил взглядом торчавшую из-под какого-то черновика серую ледериновую папку с тисненой надписью: «Инструкция по работе с лицами второй степени реальности (призраками)».

Следующий вопрос майору пришлось повторить.

– А? Извините, задумался. Да, прямо об фонарь.

Зазвонил телефон.

Пока майор выслушивал булькающие в трубке звуки и односложно отвечал, Андрей мучительно пытался понять, что же не так с этим кабинетом и его хозяином. Где-то в груди включился и трепетал сигнал тревоги. Майор, придерживая трубку у уха, порылся в стопке бумаг, вытащил нужную и стал зачитывать цифры. Стопка накренилась, разъехалась, и из какой-то папки выползли неформатные листы плотной бумаги. Андрей узнал почерк. Старомодный почерк, но уже без ятей и фиты, и еще манеру делать эскизы и наброски – у отца Вики она очень индивидуальная.

Словно холодным ветром потянуло. Все остаточное благодушие мигом улетучилось, сменившись предбоевой сосредоточенностью.

Майор положил трубку, и Андрей мигом вернулся в прежнее положение. Майор задал еще несколько вопросов по делу, а потом вдруг спросил:

– Скажите, вам никогда не приходилось слышать о Дорсае?

– Ну я читал, – ответил Андрей, слегка опешив. – Фантастический роман. Автор… кажется, Гордон Диксон.

Лицо майора неуловимо изменилось, и он сказал:

– А вы, часом, не дорсайский шпион?

Похоже было на мгновенный обморок – то ты сидишь, а вот уже под щекой столешница, и комната наклонена на девяносто градусов. Андрей в обморок не упал, но ощущение было именно такое, как будто мир перевернулся, дернул человечка за нерв и снова выпрямился.

– Ладно, – сказал майор. – Прочтите и подпишите протокол на каждой странице, а я вам сейчас пропуск выпишу.

Получив пропуск, Андрей пошел на выход.

Спустился по лестнице – мимо пионера со шпионом, неболтливой гражданки и сталевара с инженером. Он помнил, что здесь должен быть гулкий полутемный вестибюль, но его не было. Был такой же коридор с рядами дверей и матовым окном в конце. Прошел по третьему этажу в другую сторону? Может быть. А еще, дурак, не додумался рассмотреть здание снаружи. Ладно, в торце обязательно должна быть лестница. Андрей быстро добрался до торца. До окна с матовым стеклом. На подоконнике стояла массивная бронзовая пепельница с фигурками кавалеристов в буденовках, из нее торчали разнообразные окурки. Пахло табачным перегаром. Андрей всю жизнь ненавидел этот запах – холодного табачного перегара, пыльного сукна, чернил и кислой тягомотной скуки. Запах казенного дома.

Пустого казенного дома. Странная гулкая тишина – ну когда она бывает в отделении милиции или в районной прокуратуре, черт побери? Что здесь творится?

На первом этаже эта боковая лестница упиралась в запертую хозяйственную дверь. Андрей пошел вверх. Второй этаж – тот же сумрачный коридор, посередине светлеет двойная дверь на лестницу, в торце коридора – окно. Третий этаж… По стенам – плакаты гражданской обороны, двери-двери-двери… Андрей решил пройти по третьему этажу и спуститься по другой лестнице, в дальнем конце коридора. Натуральный лабиринт, ориентацию он уже потерял, хотя, казалось бы, все должно быть просто. Он миновал кабинет майора с невнятной фамилией, знакомые плакаты – и тут ему преградили путь трое.

– Гражданин Соколов? – спросил передний, небрежно козырнув.

– Я, – сказал Андрей. Неожиданным встречным он обрадовался – у них можно было спросить, где выход. – Вот, выход найти не могу…

Офицер глянул на пропуск:

– Нет печати, вот и не находите. Пройдемте, – сказал он и пошел по коридору. Андрей пошел следом за ним, остальные двое – сзади. Что-то странное было в этом офицере, что-то, чего Андрей никак не мог конкретизировать. Пропуск без печати он по-прежнему сжимал в руке, как спасительную соломинку. Куда они его ведут? Печать ставить? А на фига такой конвой? В чем дело? И почему без печати выхода не найти?

Они вошли в лифт – тяжеловесно-роскошный официозный лифт пятидесятых годов.

И вот в лифте он испугался. Андрей никогда не боялся официальных учреждений, паспортного режима и проходных – все-таки сын офицера, полжизни по военным городкам и заставам, но в лифте он оказался нос к носу с сопровождающим и обмер. У того были нарисованные голубые глаза. И плакатное лицо. И лазоревые петлицы на щегольском кителе довоенного образца.

Лифт остановился. Андрей не успел ничего спросить, да и не хотел. Мысль была одна – делать ноги. Только бы узнать, куда прорываться. Потому он продолжал делать вид, что все идет как надо и он ничего не замечает.

Этот коридор был гулким и нежилым, но народу, в отличие от нижних этажей, попадалось предостаточно. Встречные как будто спрыгнули со старых плакатов, они были крепкие, румяные, с открытыми суровыми лицами и честными глазами, в ладно подогнанном обмундировании, только вот сапоги не стучали по паркету… да и паркет был ненастоящий, все жилочки-трещинки были тщательно прорисованы. И на этом нарисованном паркете виднелась только его собственная тень. Других не было.