В царстве тьмы - Вера Крыжановская

— Пока довольствуйся тем, что ты сам лохматый, и не думай торговать секретом братства. А теперь поговорим о делах, — весело сказал князь. — Я пробуду здесь три дня, а потом мы отправимся в Петербург, там нас ждет барон, вернее меня и моего друга, молодого индуса из касты браминов, Равана-Веда. Не забудь свое новое имя. Я уверен, что никто не угадает в тебе доктора Заторского.

— Мудрено было бы угадать это, так как доктор Заторский умер и погребен. При том, я действительно теперь другой человек, а не прежний легкомысленный, развращенный материалист, пораженный пулей барона. Я нисколько не жалею о том, что эта смерть вырыла пропасть между мною и моим прежним обществом. Одно глубоко волнует меня — это мысль увидеть опять Мэри. Ты говорил, что она живет в Петербурге, значит, встреча неизбежна. Не понимаю, кто этот Ван-дер-Хольм, за которым она была замужем? При очень обширных знакомствах я никогда не слышал этого имени. Но мы ведь попытаемся спасти ее, Алексей, не правда ли? Мои учителя обещали мне помочь.

— Разумеется, мы сделаем все, чтобы вырвать несчастную из когтей демонов. Веджага-Синг обещал свое содействие и сказал, что пока она не имела плотских сношений с демоническими существами, она может быть спасена.

— Да, да! Гаумата сказал мне то же самое, и до сих пор нам удавалось ограждать ее от осквернения, благодаря зажженной учителями восковой свечи, которая всегда извещает меня в минуту опасности. Сколько добра можно бы сделать ближним, если бы они не были слепы и знали законы, приводящие в движение могучие силы, которые спасли бы многих людей и предотвратили не одну опасность.

— Любовь, во всяком случае, может творить чудеса. Не отчаивайся же, Вадим. Я твердо надеюсь спасти Мэри, а если она очистится, то, может быть, ты еще и женишься на ней. Я тоже должен жениться по приказанию учителей, ввиду того, что духам, стремящимся возвыситься путем новой и достойной жизни, надо дать возможность воплотиться в семьях, где блюдутся начала благочестия и добра. А в современных семьях, даже для духа с наилучшими стремлениями трудно оставаться твердым. Наследуемые наклонности родителей, их преступная небрежность в отношении воспитания детской души, нравственная зараза зачумленной школьной среды, грязные книги и общая развращенность общества — все это вместе действует растлевающе, и зачастую лучшие люди разочаровываются, и получив отвращение к жизни и лишившись опоры в вере, падают в пропасть самоубийства.

— Бывают, однако, и исключения, например, Лили. Кто бы мог сказать, что этот чистый, прелестный ребенок с самыми возвышенными стремлениями — дочь развратной ведьмы, Анастасии Андреевны, которая одним своим примером могла бы иметь на дочь дурное влияние, — задумчиво заметил доктор.

— Она превосходно выдержала испытание, — ответил князь. — Зато отец Лили честный и добрый человек, ученый, с глубоким умом и развитием. Очевидно, от него и заимствовала Лили субстанции, более соответствующие ее личности. Обыкновенно так и бывает, что ребенок поглощает нужные ему элементы от того из родителей, который более подходит ему по моральному содержанию. Недаром хранится народное определение: "Вылитый отец" или "портрет матери".

— Как важно было распространить в обществе, даже среди простонародья, знакомство со всеми этими неведомыми законами. Ведь есть же еще люди, жаждущие просвещения, — заметил доктор.

— Так ведь для этого нас и направляют в Петербург. Не воображай, однако, что дело это легкое. На таких, как мы, являющихся помехой разгулу, весьма недружелюбно смотрят те, кто во что бы то ни стало ищет наслаждений, они не признают ничего, кроме настоящего часа, и руководствуются удобным для них изречением: "после нас хоть потоп". Лишь только у нас явятся последователи, как все болото всколыхнется, почуяв опасность, угрожающую обществу со стороны людей, которых надо бояться пуще, чем динамитчиков. Ведь мы — "маньяки", смеющие проповедовать, что у человека есть душа, для которой не все кончается со смертью, и подрывающие блаженное утешение, будто всякая гадость допустима, лишь бы она удалась и не влекла за собой ответственности. О!.. Надо сделаться толстокожим, чтобы не дрогнуть при этом натиске под градом "лестных" прозвищ: "сумасшедших", "болванов" и т. д. Я заранее знаю, что вокруг выпущенных мною книг создастся заговор молчания. Да и ты, Вадим, не воображай, что твои чудесные исцеления покроют тебя славой. Диплома-то у тебя уже не будет, и потому, чем более ты станешь излечивать таких, которые присяжной наукой будут признаны безнадежными, тем скорее прослывешь шарлатаном и аферистом, домогающимся втереться в высшее общество. Сыны Эскулапа — если даже и сами нередко бывают дипломированными шарлатанами — живут по-царски за счет людских страданий, ибо ничто так не прибыльно, как "неизлечимые болезни". Итак, горе тому, кто потревожит их.

— Все, что ты говоришь, конечно, справедливо, Алексей, но чем труднее задача, тем более заслуги. А мне предстоит искупить столь тяжкое прошлое, что я менее кого-либо имею право сторониться даже от самых злокачественных ран, физических и нравственных. Я сам был таким нищим духом, что на мне лежит двойная обязанность возвещать истину слепцам и проповедовать учение наших учителей. А каждую душу, которую мне удастся спасти в бурном море страстей человеческих, я буду считать лучшей наградой за мои старания и терпение.

—О! Терпение — это самое тяжкое испытание для ученика, — вздохнул князь. — Веджага-Синг сказал мне однажды: терпение наставника — это лестница, по которой восходит ученик, и чем прочнее эта лестница, тем больше жаждущих могут пройти по ней. Кто желает поучать невежд, должен вооружиться терпением, и он скоро убедится, какая магическая и гипертоническая силы таятся в терпении, которое представляет истинный талисман, возносящий душу на высокие ступени знания и очищения.

— Значит, недаром профаны гордятся своим терпением и считают его большим достоинством, — засмеялся доктор.

В дальнейшей беседе Алексей Адрианович упомянул о своем намерении на другой день изготовить для их будущей миссии портреты Веджага-Синга магическим способом, преподанным учителем, а весьма заинтересованный доктор выразил желание присутствовать при этом любопытном опыте, чтобы увидеть индусского мага.

— Несомненно ты будешь присутствовать, учитель разрешил это. Он очень добр и всегда охотно открывает те неведомые нам чудеса, которые мы уже в состоянии постичь. Ну, а твое желание увидеть его, надеюсь, осуществится в Петербурге.

— Веджага-Синг предполагает приехать в Россию? — обрадовался доктор.

— Нет, но это не помещает тебе увидеть его. Расстояние для него ничего не значит, так как ему известна тайна сжимания атмосферы: но каким образом это осуществляется — секрет великих посвященных.

На следующий вечер князь раскрыл привезенный с собой сундук и достал из него длинную картонную цилиндрическую коробку, внутри которой была свернута трубкой какая-то удивительная желатинообразная и тонкая, как бумага, материя. Затем он сколотил части большой рамы, словно для портрета во весь рост, и натянул на нее упомянутую материю. Установив эту раму, он опустил занавески и зажег волшебный фонарь, который поставил на круглый столик так, чтобы он освещал экран. Поверхность натянутой материи волновалась вначале, подобно облачной массе, отражая все цвета радуги, а по мере того, как сильный, но мягкий зеленый свет озарял раму, волнистая поверхность сглаживалась, а затем стала ровной и блестящей, как зеркало. Наказав доктору не шевелиться и внимательно наблюдать, князь принес треножник, наложил на него сухих трав, осыпал белым порошком и полил какой-то густой жидкостью. После этого он достал с груди палочку с семью узлами на цепочке, поклонился на четыре стороны света, произнес формулы и принялся кружиться, подняв жезл над головой. Через несколько минут на конце палочки вспыхнул огонь, а князь тотчас же остановился, не ощущая, видимо, ни малейшего головокружения, и этим огнем зажег треножник. Произошел легкий взрыв, взвилось большое многоцветное пламя, а потом комнату наполнили клубы густого дыма, не причинив, впрочем, неприятного ощущения, так как чувствовавшийся в комнате сосновый запах, смешанный с озоном, был мягок и освежающ.

На минуту экран совершенно скрылся из вида, потом из-за густой дымки отчетливо вырисовался широкий луч света от волшебного фонаря, и поэтому изумрудному фону скользнуло по направлению к раме что-то смутно очерченное. С головокружительной быстротой эта, так сказать, паутина исчезла во внутренности рамы, и столь же быстро сгустился дым на поверхности студенистой материи, а затем точно всосался в нее. Вслед за тем фонарик осветил картину, представлявшую обвитую ползучими растениями террасу с балюстрадой, на которой, как живой, стоял мужчина высокого роста в белоснежной одежде и с чалмой на голове. Одна его рука была поднята, из тонких пальцев исходили голубые лучи, так же, как и из черных глаз, и этот странный фосфорический свет его очей, казалось, выходил из рамы и терялся в пространстве.