Святая и греховная машина любви - Айрис Мёрдок

Наконец, еще одно замечание — которое, надеюсь, ты тоже мне простишь. Если ты по-прежнему хочешь удержать Харриет, возможно, еще не поздно что-то сделать, но делать это следует быстро и решительно. Для этого тебе нужно появиться здесь, побыть хотя бы какое-то время и забрать инициативу в свои руки. Харриет вернулась в Худхаус. Ждет она тебя или не ждет — этого я не знаю. Но если ты не появишься, она может выкинуть что угодно. Я не говорю, что она сделает от отчаяния что-нибудь непоправимое, но с нее вполне станется, например, уехать куда-нибудь — исчезнуть, чтобы порвать с тобой окончательно. Вероятно, она пока еще на что-то надеется, но это не может продолжаться вечно.

Еще раз извини. Желаю вам обоим всего наилучшего.

(Типичный Монти, мысленно добавил Блейз.) В письме от Харриет говорилось:

«Дорогой Блейз,

Тот факт, что ты до сих пор не приходил сюда, не писал, не звонил и никак не давал о себе знать, показал мне то, что, вероятно, и должен был показать. Ты ушел. Ты покинул меня. Тебе надо было, чтобы я это поняла — и я поняла. Смогла бы я простить тебя сейчас, если бы ты решил навсегда оставить Эмили Макхью и вернуться ко мне? Не знаю. Так или иначе, ты этого не сделаешь. Не стану докучать тебе рассказами о том, как я несчастна, — я пишу вовсе не для этого, а чтобы сказать следующее. По всей видимости, тебе нужен развод. Так вот, я готова пойти тебе навстречу, но при одном условии: Люка останется со мной. Думаю, у тебя нет оснований сетовать: у меня создалось впечатление, что тебя, равно как и его мать, не слишком беспокоит его будущее. В Патни ребенком никто не занимался, при необходимости это можно будет доказать. Сам он страстно хочет остаться со мной и не испытывает желания возвращаться к вам с Эмили. Я готова сражаться за Люку через суд, но все же верю и надеюсь, что, принимая решение, вы тоже будете руководствоваться интересами ребенка. Ему нужно общение, уверенность в завтрашнем дне и любовь; все это я могу ему дать. У меня ему будет гораздо лучше — во всех отношениях. Полагаю, вам следует благодарить меня за то, что я намерена посвятить свою жизнь воспитанию вашего сына. К тому же вы получите то, что вам от меня нужно, без всяких препятствий и осложнений с моей стороны. Но Блейз, как ты мог, как такое могло случиться, не могу поверить в этот кошмар до сих пор! И люблю тебя, как любила всегда, вот что самое ужасное. Если та, другая твоя жизнь вдруг не сложится… — но что толку об этом говорить. Становиться твоей покорной рабыней я, во всяком случае, не намерена. Ты выбрал ее — значит, тебе придется обходиться без меня. Как мне все это вынести?.. Извини, я не хотела этого писать. Мое требование насчет Люки совершенно серьезно.

Прочитав это письмо, Блейз с тоской осознал, что до сих пор он мог наслаждаться своим новым покоем и счастьем с Эмили лишь благодаря твердой уверенности в том, что там, у Харриет, ничего не меняется. Харриет должна была как бы «законсервироваться» и ждать, пока он разберется со своими переживаниями и впишется в свою новую жизнь — во всяком случае, в той мере, в какой это необходимо для ублажения Эмили. Ненормальный, твердил он сам себе, как можно — после всего, что было, — надеяться сохранить их обеих? Но, видимо, было можно. Получив письмо Харриет, Блейз едва не обезумел. При одном взгляде на слова, написанные ее рукой, у него подкашивались ноги, как у влюбленного мальчишки. Как он мог, как посмел потерять ее — через столько лет? Он так желал сейчас обнять ее, прижаться к ней, все объяснить. Он столько лет делился с Харриет всеми своими бедами — так почему нельзя сейчас пойти к ней и все-все рассказать? Объяснить ей, что творится у него в душе и в жизни, свалить груз проблем к ее ногам! Ему даже чудилось, будто Харриет говорит — вполголоса, как всегда, когда он на что-нибудь жаловался: «Да, это, конечно, неприятно — и все-таки давай подумаем, что тут можно сделать…»

— И, ко всему прочему, ты еще влюбился в Кики Сен-Луа.

— Прекрати, — сказал Блейз.

— Влюбился. Сегодня ночью ты звал ее по имени.

— Не сочиняй. У нас хватает неприятностей и без твоих дурацких выдумок.

— Ты подвозил ее в Лондон на своей машине.

— Откуда ты знаешь?

— Почуяла. По запаху определила.

— Ясно, Пинн доложила. Пинн нарочно подсадила ее ко мне в машину, а сама смылась, чтобы мне пришлось везти ее подружку домой. Но я довез ее только до станции и там высадил.

— Целовался с ней?

— Нет, конечно.

— Врешь. Хорошенькая у нас получается семейная жизнь. Ничего странного, что тебя так тянет обратно в Худ-хаус, к своей дорогой женушке.

— Перестань. Эмили, прошу тебя. Так можно окончательно свихнуться, я этого не хочу.

— Я тоже не хочу, — сказала Эмили. — Но должна же я как-нибудь выяснить, что ты собираешься делать дальше.

— Собираюсь жить здесь, с тобой, и делать все, чтобы ты наконец была счастлива.

— Честно? Но ты понимаешь, что если оступишься еще раз, то…

— Понимаю, понимаю.

— Смотри же. Я купила три фуксии нам на балкон. И ошейники для котов.

— Я же сказал тебе, чтобы ты не покупала им ошейники — они могут удушиться.

— Самим бы нам удушиться.

— Да уймись же, Эмили!..

— Какое у тебя несчастливое лицо. Родненький мой, ну почему мы с тобой не могли встретиться как люди, без этого ада, почему ты не дождался меня? Иди сюда, становись на колени, смотри на меня.

Блейз встал со стула, сделал шаг и, опустившись на колени, стал вглядываться в правдивые невозможно синие глаза Эмили Макхью. Да, я принадлежу ей, думал он с таким беспросветным отчаянием, что от этой беспросветности даже как будто становилось легче. Но, Господи, что с нами будет? Если бы знать, что будет…

— Мы должны любить друг друга, это единственная наша работа, — сказала Эмили. — Это единственное, что мне осталось. Да и тебе тоже — если тебе жизнь дорога. Ну же, Блейз, постарайся продержаться, постарайся быть героем — ради меня!

— Да. Я постараюсь.

Это он сейчас так говорит, думала она. Сейчас он совершенно мой, он со мной. Но как его удержать? От страха я становлюсь жестокой — и мучаю его, мучаю. Кажется, все наконец стало реальностью и у нас должно быть столько счастья — целое море. А он бесится, сходит с ума, не знает, что делать. А я даже не могу помочь ему, пожалеть — не имею права. Вот он выкинет какую-нибудь глупость, изменит мне — и что тогда? Смогу ли я это вынести? Господи, как хочется простого человеческого счастья! Я бы все делала для Блейза, всю бы себя ему отдала — и еще радовалась бы. Ах, зачем он меня не дождался? Как могло случиться, что счастье было от нас в двух шагах — и не притянуло к себе нас обоих, словно магнитом?

Да, думал Блейз, я принадлежу ей. Но, Боже, Боже, что мне делать с Харриет? И на кой черт я нужен любой женщине, когда вся моя жизнь разбита вдребезги? Я должен бороться за себя, должен заботиться о собственных интересах. И денег уже не осталось — но не могу же я брать взаймы у Монти. (Или могу?) Нужно встретиться с Харриет. Я ничего не решу, пока не поговорю с ней еще раз.

Вслух он сказал:

— Хорошо, я привезу Люку. Съезжу за ним сегодня.

— Ты не за Люкой хочешь съездить, — сказала Эмили. — Ты хочешь встретиться с ней. Я уже вижу по глазам. Никуда ты не поедешь. Люка вполне может побыть некоторое время там. Думаю, ты все-таки прав, пока мы оба в таком ужасном состоянии, лучше, если его здесь не будет. Не поедешь, ладно?

— Ладно. Не поеду. — Все равно поеду, решил он, медленно поднимаясь с колен. Что-нибудь придумаю. — Так я правда звал во сне Кики?

— Ах, значит, ты веришь, что это возможно?!

— Где Кики? — спросил Дейвид. — Ты привезла ее, как обещала?

— Что с тобой? — удивилась Пинн. — У тебя такой вид, будто ты вот-вот в обморок хлопнешься. Неужто от любви?

— Мать только что уехала, — сказал Дейвид.

— Как — уехала? Без тебя? Ах ты, бедняжечка. Послушай, давай зайдем в дом, по-моему, тебе лучше присесть.

Когда Дейвид вернулся домой, Пинн была уже здесь: она стояла в палисаднике перед Худхаусом и заглядывала в окна.

Он отпер дверь и вошел, Пинн вошла вслед за ним. В доме было странно пусто, Дейвиду даже почудилось, будто он слышит эхо от собственных шагов. Машинально он прошел на кухню. На столе лежала записка: Харриет объясняла Эдгару, как кормить собак. Дейвид огляделся. Зрелище покинутой кухни показалось ему невыносимо печальным. Он снова вернулся в прихожую, оттуда прошел в гостиную и упал на софу. Тоска повергла его ниц, он чувствовал себя совершенно обессиленным, будто его свалил какой-то очень тяжелый грипп.

Его мать уехала, бежала. Он должен был ехать вместе с ней. Он выслушал ее, со всем согласился. Обговорили время, позвонили в школу. Он даже собрал свои вещи и вынес чемодан в прихожую. Сегодня он проснулся рано, заглянул в кухню: мать и Люка завтракали. Мать выбежала за ним с чашкой кофе в руке, обняла его страстно и торопливо (хозяйка дома, обнимающая в прихожей молодого лакея) и прижалась разгоряченной щекой к его щеке. «Перетерпи немного, — шепнула она. — Ты мне очень нужен!» Раньше она никогда с ним так не разговаривала. Поезд отходил в одиннадцать, такси было заказано на десять тридцать.