Кельтская волчица - Виктория Дьякова

— Неужели Арсений допустил Белиала в Прозоровский дом? — ужаснулась Софья, — для чего ему?

— Как для чего? Для того, для чего и кличут всегда маэстро-искусителя: для наслаждения. Подрос молодой князь, закипела в нем, заиграла кровь, на девиц дворовых стал заглядываться частенько, прижиматься с ними по углам, лазить-шарить им под юбками руками потными. Тут и смекнул быстро черный демон, что пришло его время, и своего уже не упустил. Сказался гувернанткой, для него такое — пустяковый карнавал. Белиал и в искусствах сведущ — тоже ведь отчасти наслаждение великое, Белиал и в математике — горазд, и в философии, и в истории народов — сам все видел, точно знает. Все, что хочешь преподать может, да еще как — с блеском.

— Ох, и сказываете Вы, господин ревизор, — покачал головой Данилка, но волнение его сказалось в том, что плошку из-под пива на пол уронил, — надо мне поскорее на Дуняшке жениться, чтоб и ко мне какая нечестивая Бодрикурша не приклеилась…

— Так тебя твоя Дуняшка и спасет, — усмехнулся невесело Ермило, — а то от женок мужики не бегают тайком… А Демон этот, он только ждет, поджидает, когда побежит, все глядит и глядит…Вот так-то.

Ночь прошла в напряженном, тягостном ожидании. Демон блуждал по округе, но ничем, кроме пугающего безмолвия в лесу не проявлял себя. Намаявшись от его визита, Данила с Ермилой соснули на лавках, Софья же, прижавшись к теплому бочку печи не могла сомкнуть глаз. Командор вышел во двор, обошел дом и вернувшись в горницу, сел рядом с Софьей. Он обнял ее за плечи и привлек к себе. В какое-то мгновение ей сделалось необыкновенно тепло и уютно, но угрожающее молчание природы, сквозящее в выдавленное Демоном окно напоминало о недавно минувшей кошмаре и о вполне возможном новом, грядущем испытании.

Столкновение с Жюльеттой, казалось, сделало ее другой. Но в чем это выражалось точно, трудно было определить. Софья ощущала, что стала свободнее сердцем и умом, стала более терпимой, ощутив тесную связь с тем невидимым, что лежит в основе всех человеческих поступков, с извечной борьбой Добра и Зла в сердце каждого человеческого существа.

Время от времени Командор целовал ее в лоб и гладил по волосам. Ни ему, ни ей не хотелось произносить слов в тягостную ночь ожидания, которая разделяла неизвестный будущий день и тягостную ношу всех прошедших трагических дней, полных крови и проклятий.

Под утро поднялся сильный ветер. Он гнул деревья, трубно гудел в их вершинах, срывая с ветвей последние, пожухлые листья. Когда же он стих, столь же внезапно, как и налетел, оказалось, что почти все

деревья стоят совершенно оголенные, потеряв свои одеяния недели на две раньше срока. Лес по-прежнему стоял тихим, но в нем больше не чувствовалось угрозы — он возвышался прозрачно-нехоженым вокруг покосившегося, старого Облепихина двора и даже с крыльца можно было разглядеть большое множество груздей, которые прежде скрывались под листвой.

Потянувшись так, что заскрипела старая березовая лавка, Данила встал, покрестился широко на икону, разжег перед ней задутую ветром свечу и почесывая грудь под синей холщовой рубахой с красными треугольными вставками под мышкой, вышел из избы. Огляделся — сразу грибы приметил.

— Матушка Богородица! — воскликнул, стукнув звучно ладонью о ладонь: — сколько груздаков — видимо не видимо, насолить можно столько, что на всю зиму хватит не то что усадьбу, все окрестные деревни прокормить, — развеселившись прихлопнул по тканым холщовым портам с зепными карманами красными, ударил каблуками по трухлявому крыльцу, пританцовывая, позвал: — Гей-гей! Ермила Тимофеич, глянь, чего сделалось-то. Сколько нам всячины грибной Господь послал! На варюху, на жарюху, в пироги да в кашу! Только собери — вмиг бабка Пелагея коливо (каша) накрутит, пальчики оближешь!

Однако, Ермила не торопился разделить радость младшего дружка своего. Он тоже вышел на крыльцо, прокашлялся, насупив седые, косматые брови, бросил мрачный взгляд направо да налево — лес серел перед рассветом, над Андожским озером пробивались первые розовые лучи. День обещал разгуляться безоблачный, сияющий. Вдруг из небольшой ямки под упавшим на один бок Облехиным плетнем послышался глухой шорох, покатились комочки сухой земли, вынырнули ушки серенькие — потом черный нос влажный показался и глазки-бусинки испуганные на остренькой мордочке. Косой выскочил из ямки и поскакал в лес матеро и резво, петляя между стволами.

— Бона, он! — закричал Данила, тыча пальцем вперед, — Эх, русачок! Будь при мне моя сука Милка красно-пегая, я бы ему задал жару!

Словно услышав Данилкин крик заяц остановился, повел ушами, прислушался на все стороны. Потом будто в издевку, приложил уши и понесся во все ноги прочь — только кончик хвоста мелькнул за деревьями.

— Ату его, ату! — кричал Данила, подзуживая себя да и зайца заодно. Еще раз промелькнула бело-серая выгнутая спинка, заяц наддал еще шибче и покатился в низину кубарем. А вслед за тем зачирикала, зачирикала над Облепихиным двором какая-то одинокая и невидимая глазу птаха.

То, что для Данилки означало только охотничий азарт, для Софьи и Командора значило несравнимо больше. Наблюдая за тем как простой заяц-русак крутит между деревьями петли, Софья ощущала, что вот — вот разольется слезами, не удержит их: природа оживала, звери вылезали из своих норок, птицы пели. Это могло означать только одно — власть зла кончилась. Демон вернулся в свое убежище и залег там, вынашивая свои разрушительные планы. Все ловушки, коварно расставленные Белиалом, оказались сломаны — солнце вставало над Андожским озером, делая небо похожим на переливающийся красками многоцветный кусок сердолика. С черных елей и сосен падала пыльца и подгнившая, порыжевшая хвоя. А птицы чирикали над ними, перепрыгивая с ветку на ветку. Звери спешили по своим звериным делам — мелькнула облезлая, низкая лисица, поводила мокрым хвостом и рванула вслед за зайцем. Буйство зла утихомирилось…

Повернувшись к Командору, Софья встретила сияющий взгляд его черных глаз и поняла, что не ошиблась. Демон ушел. Он потерял силу и укрылся на острове, чтобы накапливать ее вновь. Он, конечно, вернется, потому что пока они не нашли Халила, избавится от его пришествия невозможно. Но наступила передышка, есть время, по крайней мере для того, чтобы поднять из земли тело несчастного Арсения Прозоровского и вернуть его родителям в усадьбу.

Сам доезжачий Ермила Тимофеич заварил на очаге хлебово, чтоб согреться с ночной прохлады.

Данилка все же не утерпел — насобирал в лесу груздей в подол рубахи. При них на пнях еще и опят нашел — тоже все в котел пошли. Кипело, кипело Ермилино варево — славно получилось, с дымкой да с искоркой, на сентябрьском свежем воздухе, на сладкой горечи отживающих трав.