Унесенные ветром. Мировой бестселлер в одном томе - Маргарет Митчелл

«Я выпрошу у Ретта его новую черную фетровую шляпу, — решила она. — Обошью ее по краям серой лентой, вышью на тулье инициалы Эшли, и получится очень красиво».

Она задумалась на минуту. Это будет не так просто — выпросить у Ретта шляпу без всяких объяснений. Но не может же она сказать ему, что шляпа нужна ей для Эшли. Он поднимает брови с этим своим мерзким выражением, которое появляется у него на лице, стоит ей только упомянуть имя Эшли, и почти наверняка откажется выполнить ее просьбу. Не беда, она придумает какую-нибудь жалостливую историю про раненого из госпиталя, оставшегося без шляпы, а Ретту совсем не обязательно знать правду.

Весь день она использовала всевозможные уловки, чтобы улучить минуту и побыть с Эшли наедине, но Мелани не оставляла его ни на мгновение, да и Милочка и Индия ходили за ним по пятам по всему дому, и их бесцветные глаза под бесцветными ресницами сияли от счастья. Даже сам Джон Уилкс, явно гордившийся сыном, был лишен возможности спокойно потолковать с ним с глазу на глаз.

Все это продолжалось и за ужином, когда Эшли буквально засыпали вопросами о войне. О войне! Кому это интересно? Скарлетт казалось, что и Эшли самому не хотелось углубляться в эту тему. Он говорил много, оживленно, часто смеялся и полностью завладел вниманием всех присутствующих, чего, как помнилось Скарлетт, никогда прежде не делал, но вместе с тем рассказывал о войне мало и скупо. Он шутил, вспоминая забавные истории про своих товарищей, посмеивался над маскировками, с юмором описывал длинные переходы под дождем, с пустым желудком и очень живо изобразил, как выглядел генерал Ли, когда он после поражения при Геттисберге появился перед ними на коне и вопросил: «Вы все из Джорджии, джентльмены? Ну, без вас, джорджианцы, нам не преуспеть!»

У Скарлетт мелькнула мысль, что Эшли так без умолку, так лихорадочно все говорит и говорит только для того, чтобы помешать задавать ему вопросы, на которые он не хочет отвечать. Когда она замечала, как он опускает глаза или отводит их в сторону под пристальным, встревоженным взглядом отца, в ее сердце тоже закрадывалась неясная тревога: почему Эшли такой, что у него на душе? Но эта тревога тут же рассеивалась, ибо Скарлетт была слишком переполнена радостью и страстным желанием остаться с Эшли вдвоем.

Однако радость эта начала меркнуть, и Скарлетт почувствовала холодок в душе, когда все собравшиеся в кружок у камина стали понемногу зевать, и мистер Уилкс с дочерьми отбыл в гостиницу, а Эшли и Мелани, мисс Питтипэт и Скарлетт, предводительствуемые дядюшкой Питером со свечой в руке, поднялись по лестнице наверх. До этой минуты Скарлетт казалось, что Эшли принадлежит ей, только ей, хотя им и не удалось перемолвиться ни словом наедине. Но когда они остановились, прощаясь, на галерее в холле, Скарлетт заметила, как Мелани вдруг вся залилась краской и у нее задрожали руки, словно от волнения или испуга, как она смущенно опустила глаза, а лицо ее сияло. Она так и не подняла глаз, когда Эшли уже распахнул перед ней дверь спальни, — только быстро скользнула внутрь. Эшли торопливо пожелал всем спокойной ночи и скрылся, не поглядев на Скарлетт.

Дверь за ними захлопнулась, а Скарлетт все еще стояла в оцепенении, и ее внезапно охватило чувство безысходности. Эшли больше не принадлежал ей. Теперь он принадлежит Мелани. И пока Мелани жива, он будет удаляться с ней в спальню и дверь за ними будет захлопываться, отъединяя их от всего мира.

И вот уже подошло время Эшли возвращаться назад в Виргинию — к долгим походам по раскисшим дорогам, к привалам на тощий желудок на снегу, к страданиям, лишениям и опасностям — туда, где его стройное тело, его гордая белокурая голова в любое мгновение могли быть уничтожены, растоптаны, как букашки под чьей-то небрежной стопой. Неделя призрачного, мерцающего счастья, каждый час которой был прекрасен и наполнен до краев, осталась позади.

Они пролетели быстро, эти дни, напоенные ароматом сосновых веток и рождественской елки, в трепетном свете елочных свечей, в сверкании блесток и мишуры, — пролетели как во сне, где каждая минута жизни равна одному сердцебиению. В эти головокружительные дни радость сплеталась с болью, и Скарлетт жадно старалась не упустить ни единого мгновения, чтобы потом, когда Эшли уже не будет с нею, из месяца в месяц перебирать их в памяти, черпая в них утешение, снова и снова вспоминать каждую мелочь: пение, смех, танцы, какие-то маленькие услуги, оказанные ею Эшли, его желания, предвосхищенные ею, улыбки в ответ на его улыбки, молчание, когда он говорит, а она следит за ним глазами, чтобы каждая линия его стройного тела, каждое движение бровей, каждая складка в углах губ неизгладимо запечатлелись в памяти: ведь неделя проносится так быстро, а война длится целую вечность.

Скарлетт сидела на диване в гостиной, держа в руках свой прощальный подарок и жарко молясь богу, чтобы Эшли, распростившись с Мелани, спустился вниз один и небеса послали бы ей наконец хоть несколько мгновений с ним наедине. Она напряженно ловила каждый доносившийся из верхних комнат звук, но дом был странно тих, и в этой тишине она слышала только свое громкое прерывистое дыхание. Тетушка Питти плакала, уткнувшись в подушку у себя в спальне: полчаса назад Эшли заходил к ней попрощаться. Из спальни Мелани сквозь плотно притворенную дверь не доносилось ни плача, ни приглушенных голосов. Скарлетт казалось, что Эшли скрылся за этой дверью бог весть как давно, и горечь переполняла ее сердце, оттого что он так долго прощается с женой, когда мгновения летят неудержимо и так краток срок, оставшийся до его отъезда.

Она старалась вспомнить то, что готовилась сказать ему всю эту неделю. Но ей так и не удалось улучить минуту, чтобы перемолвиться с ним словом наедине, и она понимала, что теперь, вероятно, такого случая уже не представится.

Многое звучало так глупо в ее собственных ушах: «Вы будете себя беречь, Эшли, обещаете?», «Смотрите не промочите ноги. Схватить простуду так легко», «Не забывайте обертываться газетами под рубашкой, чтоб не продуло». Но были ведь и другие, куда более важные слова, которые она хотела ему сказать и которые хотела от него услышать или хотя бы прочесть в его глазах, если он их не произнесет.

Так много нужно сказать, а время истекает! И даже оставшиеся несколько минут будут украдены у нее, если Мелани пойдет проводить его до дверей и потом до экипажа. А ведь минула целая неделя, и теперь эта возможность упущена. Но Мелани вечно находилась возле Эшли, не сводила с него исполненного обожания взора, дом был полон родственников, друзей, соседей, и никогда, с самого утра до поздней ночи, Эшли ни на минуту не был предоставлен самому себе. А потом дверь спальни затворялась, и он оставался там вдвоем с Мелани. И ни разу за всю эту неделю ни единым словом, ни взглядом не выдал он себя, не дал Скарлетт понять, что питает к ней какие-либо иные чувства, кроме чисто братской любви и долголетней дружбы. Она просто не могла допустить, что он уедет, быть может, навсегда, а она так и не узнает, любит ли он ее по-прежнему. Ведь даже если он будет убит, мысль о его любви послужит ей тайной отрадой и утешением до конца ее дней.

Прошла, казалось ей, вечность, и наконец она услышала в комнате у себя над головой шаги, затем шум отворившейся и захлопнувшейся двери. Эшли спускался по лестнице. Один! Господи, благодарю тебя! Мелани, должно быть, так удручена горем, что не нашла в себе сил спуститься вниз. Сейчас несколько драгоценных мгновений он будет с ней один на один.

Он медленно спускался по лестнице, шпоры его позвякивали, сабля с глухим стуком ударялась о сапог. Когда он вошел в гостиную, взгляд его был мрачен. И хотя он попытался улыбнуться, такое напряжение было в его бледном, почти бескровном лице, словно он страдал от невидимой раны. При его появлении она встала. Мелькнула горделивая мысль о том, что он самый красивый воин на свете. Кобура, ремень, шпоры, ножны — все на нем блестело, усердно начищенное дядюшкой Питером. Правда, новый мундир сидел не слишком ладно, так как портной спешил, и кое-какие швы выглядели криво. Новое лоснящееся серое сукно мундира плачевно не гармонировало с вытертыми, залатанными грубошерстными бриджами и изношенными сапогами, но, будь на нем даже серебряные доспехи, он все равно не стал бы от этого прекраснее в ее глазах.

— Эшли, — торопливо начала Скарлетт, — можно я поеду проводить вас на вокзал?

— Прошу вас, не надо. Меня провожают сестры и отец. И мне приятнее будет вспоминать, как мы прощались здесь, чем в холодной сутолоке вокзала. А воспоминания — вещь драгоценная.

Она мгновенно отказалась от своего намерения. Если Милочка и Индия, которые ее терпеть не могут, поедут его провожать, они, конечно, не дадут ей с ним поговорить.

— Тогда я не поеду, — сказала она. — Но у меня есть для вас еще один подарок, Эшли.